Заключённый с боевиками ИГИЛ - [24]

К счастью, холодные потоки воздуха в «холодильнике» прекратились и больше не повторялись. Чтобы восстановить силы, я проводил дни, ходя по камере, начиная с 6 часов утра и не останавливаясь, по крайней мере, до 9 вечера. Я подсчитал, что преодолевал примерно двадцать пять километров в день. Пока я ходил, я молился.

Такое единение с Богом поражало меня. Как и Ричард Вурм-бранд, я также чувствовал ощущал реальность Его присутствия и близость Его целительной силы. В течение полутора месяцев, с 7 февраля по 29 марта, я делил камеру только с Господом.

Конечно, не каждое утро было ярким и радостным. Нередко мои сердце и разум окутывала невыносимая печаль. Я пытался днём уснуть, однако, когда ложился, тоска становилась ещё тяжелее, поэтому я сразу вскакивал и продолжал молитвенную ходьбу. Были дни, когда мне приходилось провозглашать: «Господь Иисус — мой мир! Господь Иисус — моя радость!» В разгар всепоглощающей грусти я повторял эти слова в течение нескольких минут, обходя камеру, пока эти истины не становились моей реальностью.

* * *

Утром в понедельник, 22 февраля 2016 года, в моей одиночной камере появились надзиратели. Они повели меня вниз по лестнице. Там я узнал, что меня неожиданно посетил офицер службы безопасности, ранее проводивший допросы.

— Тебе нужно побриться, — сказал он, нахмурившись глядя на мою длинную бороду.

— Здесь это сделать не так просто, — объяснил я.

Он посмотрел вниз на мои босые ноги и протянул мне туфли из камеры хранения.

— Надень лучшую одежду, — сказал он.

Я отказался, поскольку вся моя одежда была в одном стиле, и кроме того, я знал, что моя одежда была чистой, потому что я регулярно стирал её.

«Какая разница, во что я одет?» Такое внезапное внимание к моей внешности сбило меня с толку. «Неужели в Судан приезжает кто-то из правительства Чехии? Иначе почему ещё им важно, как я выгляжу?» Затем у меня возникла мысль, слишком хорошая, чтобы быть правдой: «А может, меня собираются освободить?»

Мне на руки надели тяжёлые, причиняющие сильную боль, цепи и вывели на улицу к фургону. Шесть до зубов вооружённых конвоиров затолкали меня в фургон и забрались следом за мной. Всё происходило точно так же, как в тот день, когда я встречался с г-ном Сламой в «Национальном клубе». Однако на этот раз последовали неудобные для меня изменения в процедуре. Чтобы я не мог видеть названия улиц, по которым проходил наш маршрут, мне на голову надели толстый чёрный капюшон. Когда я понял, что капюшон мешает мне дышать, я запаниковал.

Когда фургон притормозил и начал останавливаться, с меня, наконец, сняли капюшон, и я, с облегчением, увидел, что мы снова в «Национальном клубе». Пока мы ждали в фургоне, я заметил чёрный «Мерседес», въезжающий на парковку. Машина остановилась, и из неё вышли четверо мужчин — двое суданских телохранителей и двое белых, которые явно не были суданцами, а, возможно, даже были чехами.

— Ты знаешь их? — спросил один из моих конвоиров.

— Нет.

Как только мужчины вошли в «Национальный клуб», меня также ввели в здание и привели в комнату, в которой они сидели. Присутствующие не представились, а только объявили, что они из чешской разведывательной службы. За этим последовал ряд странных вопросов.

— Вы связаны с какой-либо внешней разведкой? — спросили они.

— Нет, нет, — возразил я.

— Связаны ли вы с какой-либо военной разведкой?

— Я отслужил в армии год обязательной срочной службы во времена коммунизма, и ничего больше.

Вскоре наша встреча закончилась, и я получил ужасную новость: правительство Судана отказывается освободить меня. Вместо этого моё дело передано в суданский суд. Меня охватило чувство разочарования. Я покинул «Национальный клуб» в подавленном состоянии и депрессии, постепенно понимая всю суету вокруг моей одежды и обуви.

Офицер Национальной службы разведки и безопасности Судана хотел, чтобы я чётко усвоил: единственным серьёзным партнёром, с которым они будут вести переговоры, является разведывательная служба, а не дипломаты, не консульское учреждение и даже не сам посол.

* * *

В середине февраля о моём аресте стало известно международным СМИ. Моё фото появилось на сайте Интерпола, которым я был объявлен пропавшим без вести в Хартуме.

Затем в субботу, 27 февраля 2016 года, когда я ходил по одиночной камере в тюрьме Национальной службы разведки и безопасности, моя жена вошла в здание местной заправочной станции в окрестностях Праги. В то время она не имела никакого контакта со мной. Её взгляд упал на пачку газет, лежащую возле двери — выпуск «Днэс», ежедневной чешской газеты.

Её сердце замерло, когда она прочитала заголовок: «Гражданину Чехии, находящемуся в Судане, грозит смертная казнь». Не в силах сдержать слёзы, накатившиеся на глаза, Ванда купила газету и бросилась к машине, изо всех сил спеша домой, чтобы сообщить эту ужасную новость нашим детям.

15

Через полторы недели после того, как меня перевели в одиночную камеру, и примерно в то же время, когда моё фото появилось на сайте Интерпола, г-н Слама, сотрудник консульского отдела чешского посольства, смог приехать из Египта, чтобы повторно встретиться со мной. Дрожащим голосом и со слезами на глазах я рассказал ему о пытках, которым подвергался, сначала от рук сокамерников из ИГИЛ, а затем в «холодильнике». «Пожалуйста, только не рассказывайте об этом моей семье, — умолял я, — потому что они будут беспокоиться обо мне ещё больше». Г-н Слама, похоже, понял мои чувства и кивнул в знак согласия. Вернувшись в камеру после этой встречи, я снова услышал тихий шипящий поток воздуха, и ледяной холод снова наполнил помещение. Мгновенно я понял, что возвращение холодного воздуха стало актом мести: сотрудники НСРБ наказали меня за то, что я рассказал г-ну Сламе о пытках.