Заключённый с боевиками ИГИЛ - [21]

Однако уже вскоре я понял, насколько эти угрозы серьёзны. Абд аль-Бари убедил охранников перевести всех нас в большую камеру на нашем этаже, которую заключённые назвали «водной камерой», потому что это была единственная камера в тюрьме с постоянным напором воды.

Утром 6 февраля мы все семеро были переведены в другую камеру, и мои сокамерники сразу же приказали мне постирать их нижнее бельё в углу грязного туалета. Повернувшись спиной, я слышал, как шесть человек говорили обо мне по-арабски, и начал волноваться. Усама Рамадан, мужчина, молитву которого я услышал как-то ночью несколькими неделями ранее, очевидно, должен был возглавить мои пытки. Я видел, как он складывал полоски ткани, вырезанные из джилабии, длинного балахонистого одеяния мусульман.

— Ты должен рассказать следователю, что мы делаем с тобой, — издевались мужчины. Даже в тюрьме ничто не могло помешать им бороться с неверными.

Я знал, что в моём физическом состоянии пытки водой, скорее всего, положат конец моей жизни. Я не только был слаб от регулярных избиений, но и подозревал, что всё ещё страдаю от анемии и гипоксии. Когда сокамерники начали приближаться ко мне, мне понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить своё сердце и подготовить разум к тому, что должно произойти.

13

В полдень 6 февраля, когда мои сокамерники из ИГИЛ заканчивали приготовления к пыткам, надзиратель, которого они называли «Подлым стражем» за его отказ выполнять их требования, проходил возле камеры со связкой ключей в руке. Он подошёл к двери и прислушался. «Подлый страж» быстро сообразил, что происходит внутри, и, несмотря на то, что он никогда раньше не проявлял ко мне ни малейшего сочувствия, быстро открыл дверь и влетел в камеру.

Потоком гневного набора слов на арабском языке он приказал мне собрать вещи и идти на выход. Я оставил груду невыстиран-ной одежды на полу и, следуя за «Подлым стражем» к выходу из камеры, повернулся, чтобы взглянуть на удивлённые и разочарованные лица своих сокамерников. Должно быть, именно так чувствовал себя Даниил, когда его освободили из львиного логова.

Ночь я провёл в другой камере с двумя мусульманами, светскими бизнесменами. Эта камера была немного меньше, но ещё грязнее, чем предыдущая. В первый день я помог им убрать нашу грязную камеру, поэтому они сочувственно поделились со мной своей едой. Увидев мои раны — чёрные и синие синяки на голове, локтях и спине, они были в шоке. Я рассказал им, что случилось со мной, когда я находился в камере с членами ИГИЛ.

На следующий вечер меня вызвали вниз для очередного допроса. Кондиционер дул прямо на меня, и я сразу озяб. В центре маленькой комнаты стоял стол, за которым сидели двое мужчин. Я знал, что будет происходить дальше. Один из мужчин будет изображать «доброго» полицейского, а другой — «злого». Я рассматривал офицера, который должен был вести допрос. Он был одет в красивый пиджак и галстук и пах одеколоном — ароматом, к которому я уже привык за время, проведённое в Судане, где одеколон наносят гораздо сильнее, чем в Европе или в Америке. Я сел на предназначенное мне кресло и взглянул на полку на столе, в которой лежали папки с документами. Мне было любопытно, почему меня вызвали в этот раз.

От следователя суданской службы безопасности я, наконец, узнал, что скончался мой отец. После его смерти прошло больше месяца, и, хотя Бог уже подготовил меня к получению этого известия через мой сон, оно всё же оказалось ударом в живот. Я задавался вопросом, как моя семья справляется с этой потерей. Мои мысли вернулись в Чехию, обратно к моим родным. Больше всего на свете я хотел быть там, чтобы поддержать их в этот трудный час невосполнимой утраты. Мне на память пришло воспоминание, которое исполнило меня решимостью выдержать и этот допрос, и всё заключение, как бы долго оно ни длилось.

…Воспоминания унесли меня в первый год посещения средней школы. Родители организовали в нашем доме молодёжное ученическое общение, продолжавшееся несколько дней. Собралось не менее пятидесяти человек, которые ночевали в нашем доме, где было всего четыре спальни. Мальчики спали в одной комнате, девочки — в другой.

Когда общение закончилось и все благополучно вернулись домой, мы вздохнули с облегчением. Нас не обнаружила милиция, в доме не было произведено обыска. Мы благодарили Бога, что всё прошло без проблем.

Моя школа находилась всего в 500 метрах от нашего дома, поэтому я каждый день ходил туда пешком. Однажды, через две недели после молодёжного общения, я вернулся домой и обнаружил, что там никого нет. Это было совсем необычно; мои братья и сёстры были старше меня, и все трое уехали из родительского дома на работу или учёбу в университете. Мама была воспитательницей в детском саду, единственном учреждении, где ей не отказали в работе после того, как узнали, что она — христианка, находилось в тридцати минутах езды на поезде от нашего дома. Она могла работать и ближе к дому, однако она отказывалась подписать «обещание» обучать своих воспитанников следованию великим идеалам атеистической коммунистической партии. Почти каждый день я встречал её с работы на вокзале, и мы вместе шли домой пешком.