Заклинательница пряжи - [26]

Наконец мы добрались до железнодорожного вокзала и распрощались, потому что нас разделили на несколько небольших групп. Пятерых из нас посадили на поезд в сопровождении милой, но довольно замученной женщины. Когда поезд тронулся, она ткнула в меня своей записной книжкой. «Кла'аа, – начала она. – Воть анформасьон пиррро тивой фамилья, которррый ти будиишь жить». Оказалось, что я еду в город Ним, где меня уже ждали Жак, его жена Марианна и их дочь Софи.

Вскоре я узнала, что Жак и Марианна на самом деле вовсе не были женаты. Они слегка приврали агентству, чтобы к ним могли отправить студента по обмену. Моя новая «сестра», Софи, была единственной дочерью Жака от предыдущего брака. Она обожала своего папа́, была поклонницей группы The Cure[64] и Джеймса Дина[65] («зии кюр» и «жоммс диин») и терпеть не могла Марианну.

Жак был типичным, просто-таки стереотипным французом. Невысокого роста, слегка сутулый, он постоянно дымил сигаретами марки «Голуаз»[66], с неизменной презрительной ухмылкой ко всему, что его раздражало. Он давно не общался со своим отцом, к слову, знаменитым актером, игру которого я еще увижу на сцене в Париже годами позже. Он изучал древнюю мифологию и был художником-абстракционистом. Он в открытую плакал над передачей памяти покойного Жака Бреля[67], которую заставил меня смотреть вместе с ним по телевизору.

Марианна принадлежала к тому поколению женщин, чья личность формировалась в первую очередь окружающими ее людьми. Она была добросердечной и дружелюбной, недавно развелась и имела двоих собственных детей, уже взрослых. У нее были крашеные коричневые волосы, пристрастие к большим бесформенным платьям и сверхразвитый материнский инстинкт: она общалась со мной, как с восьмилеткой, так как мой французский был примерно на этом уровне.

Софи, вечно всем недовольная, всегда и во всем старалась быть лучшей, иногда даже чрезмерно, а в присутствии отца частенько начинала сюсюкать, как маленькая.

Наша квартира занимала верхние три этажа крошечного каменного здания в центре Нима. За века шаги про-шаркали глубокие канавки в центре каменных ступеней, и лестница напоминала средиземноморские водосточные желоба. Толстые стены сдерживали полуденный зной, но в полдень все равно приходилось закрывать все металлические ставни, чтобы спрятаться от солнца. Каждый вечер над черепичными крышами разносилась музыкальная заставка из сериала «Даллас»[68], вперемешку с пронзительным чириканьем птиц и обрывочными звуками пианино из бара в конце улице. За пятнадцать минут до закрытия пианист всегда играл песню Элтона Джона «Sorry seems to be the hardest word».

Каждые несколько дней мы запихивались в ярко-оранжевый винтажный Datsun и отправлялись за город, мы с Софи на заднем сиденье, плотно втиснутые по обеим сторонам от большого тяжело пыхтящего спаниеля по кличке Дудуш. Впереди – облако сигаретного дыма; сзади – жаркое влажное дыхание собаки.

Мы съездили к океану, где я впервые попробовала мороженое со вкусом маракуйи – самый крошечный шарик мороженого, который я когда-либо видела. Мы поднимались на самый верх римского акведука; мы плавали в прохладных неторопливых реках.

Мы побывали в торговом центре – тогда это было так ново и интересно – и я прошла мимо магазина пряжи, полного клубков пастельных тонов, абсолютно одинаковых по форме и пугающе прекрасных в своей тонкости и невесомости. Мы проехали мимо древних, обрамленных деревьями дорог, ведущих в Авиньон и Валенсию, и прибыли в крошечный городок Бошастель, где у Марианны и ее детей был летний дом. Здесь мы познакомились с сыном Марианны, Кристофом, – бронзовый от загара, голубоглазый бог, недавно вернувшийся из духовного паломничества в Индию. Настроение Софи незамедлительно улучшилось.

В летнем доме мы устраивали настоящие пиры под тенистыми деревьями за шатким столом с разномастными стульями. Я наблюдала, как готовят домашний майонез. Однажды я сидела на кухне вместе с дочерью Марианны, Милен. Она вязала светло-голубую детскую кофточку из тонкой шерсти, как раз такой, которую я приметила несколько дней назад. Я хотела пить и попросила у нее… э-э-э… Она отложила вязание, взяла стакан и, посмотрев мне прямо в глаза, сказала «verre»[69]. Я точно не могу сказать почему, но именно этот момент стал поворотным в моем погружении во французский язык.

До своего приезда сюда я учила французский только два года, да и первый год не считается, потому что преподавала у нас бессменная замещающая учительница, которая и сама-то не говорила по-французски. Я ходила в ту же школу, что и мой старший брат, а он настолько плохо преуспел во французском, что, когда я пришла в класс и мадам Герель распределяла вновь прибывших учеников к замещающему учителю, увидев мою фамилию, она явственно пробормотала: «Non!»[70]

Поэтому во Францию я приехала с базовым пониманием глаголов и существительных из «Маленького принца», но в ежедневных бытовых ситуациях была совершенно беспомощна.

Эта поездка стала для меня крещением огнем. Ни компьютера, ни Гугл-переводчика, ни даже интернета. Никто в доме совсем не говорил по-английски, а позвонить домой я, конечно же, не могла, международные тарифы – это настоящее транжирство.