Заклинатель - [52]

Монумент был свидетельством жестокой несправедливости: увековечив память тех, кто устроил эту бойню, он затмил собой многочисленные могилы тех, кто пал их жертвой, – рядовые покоились в земле, всеми забытые. Но как бы то ни было, место это хранило память о большом человеческом горе. Здесь было уместно лить слезы. И Энни плакала и плакала. Она оплакивала Грейс и Пилигрима, и души детей, умерших в ее чреве. Оплакивала она и себя – ту женщину, в которую она превратилась.

Она так и не обрела родины. Америка не стала ее домом. И Англия тоже превратилась для нее в чужую страну. И здесь, и там ее считали иностранкой. А она и была таковой. У нее не было дома. Она потеряла его со смертью отца. Про таких, как она, говорят: ни роду, ни племени.

Когда-то ей казалось, что такая «независимость» дает много преимуществ. У нее был дар использовать ситуации в своих интересах. Она легко приспосабливалась, могла вписаться в любой коллектив, в любую культуру. Инстинктивно понимала, что от нее требуется, что нужно знать и как поступать, чтобы победить. И в ее работе, которая так долго целиком поглощала ее, этот дар помогал добиваться того, чего стоило добиваться. Но с того дня, когда с Грейс случилось несчастье, все ее «достижения» потеряли всякий смысл.

Последние три месяца она старалась быть сильной, убеждая себя, что именно это нужно сейчас Грейс. На самом же деле она просто не умела реагировать иначе. Потеряв себя, она потеряла и связь со своим ребенком и сейчас остро сознавала свою вину. Действие заменило ей чувство. Или, во всяком случае, чувство только так проявляло себя. Поэтому-то, как теперь понимала Энни, она и решилась на это безумное путешествие с Пилигримом.

Плечи Энни сгибались, сотрясались от рыданий. Прислонившись спиной к холодному камню, она села, обхватив руками голову. Тем временем солнце, окрасив на прощание бледно-розовым светом снежные вершины далекого Бигхорна, скрылось, а тополя вдоль реки слились в одну линию. Когда Энни подняла голову, уже стемнело, и на небосводе зажглись первые звезды.

– Мэм?

Перед ней стоял смотритель парка. В руках он держал фонарик, тактично стараясь не светить ей прямо в лицо.

– С вами все в порядке, мэм?

Энни утерла лицо и сглотнула слезы.

– Да, спасибо. Все хорошо. – Она поднялась.

– Ваша дочь беспокоится о вас.

– Да. Простите. Я уже иду.

Служитель прикоснулся к полям своей шляпы:

– Спокойной ночи, мэм. Спускайтесь осторожно.

Энни пошла вниз к машине, ощущая спиной его взгляд. Грейс спала или притворялась, что спит. Энни завела мотор, зажгла фары и развернулась. Выбравшись на шоссе, она ехала всю ночь, пока не достигла Шото.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

По земле братьев Букер протекали две речушки, потому-то ранчо и получило свое название – «Двойняшки». Обе стекали с горных отрогов, и на первой миле сходство между ними действительно было исключительным. Разделяющая их горная гряда была невысокой, а в одном месте такой низкой, что они чуть не сливались в одну речку. Потом горы вдруг резко вздымались, навсегда отделив скалистыми утесами одну речушку от другой. Отторгнутые друг от друга, они постепенно становились совсем разными.

Северная речка, быстрая и мелкая, текла по широкой долине. Берега ее, крутые только в нескольких местах, позволяли скоту легко подходить к воде. В верхнем ее течении, где было много водоворотов и водопадов, водились гольцы, а ниже устроили гнездовье цапли. Южная речушка была вынуждена прокладывать себе путь в зарослях, обходя многие препятствия и деревья. Сначала она текла, извиваясь, в густом ивняке и среди кизиловых деревьев, а потом на какой-то отрезок пути терялась в болотах. Выходя из болот, она петляла по ровному месту; некоторые петли со временем заливало водой – так образовывались спокойные темные озера и небольшие, густо поросшие травой островки, береговые очертания которых постоянно менялись из-за непрерывной работы бобров.

Эллен Букер говорила, что сыновья похожи на эти реки: Фрэнк – на северную, а Том – на южную. Так она повторяла до тех пор, пока Фрэнк, которому тогда было семнадцать, не заметил за ужином, что он тоже не прочь попетлять да погулять. Отец приказал ему попридержать язык и отправляться побыстрее в постель. Том не был уверен, что мать расслышала дурацкую шутку брата, но с тех пор она ни разу не повторяла свою любимую присказку.

Дом, который звался в семье речным домиком, – тот, где в свое время жили Том и Рейчел, а потом – Фрэнк и Дайана, – стоял на крутом берегу, у излучины северной речушки. С этого места были хорошо видны заросшая тополем долина и в полумиле большой дом, окруженный чисто побеленными амбарами, стойлами и загонами. Дома соединяла грязная дорога, которая шла дальше – к низинам, где зимой находился скот. Сейчас, в апреле, снег здесь, на равнинной части поместья, уже стаял, оставшись лишь в затененных глубоких оврагах и в хвойном лесу, покрывавшем северный склон горного кряжа.

Сидя на месте пассажира в стареньком «Шевроле», Том смотрел из окна на речной домик и в который уже раз подумал, что было бы неплохо туда перебраться. Они с племянником Джо возвращались домой, накормив скот, и мальчик замечательно вел машину, умело преодолевая препятствия. Для своего возраста Джо был несколько маловат ростом, и, чтобы хорошо видеть через ветровое стекло, ему приходилось изо всех сил тянуться. В будни скот кормил всегда Фрэнк, но по выходным Джо любил заменять отца, а Том с удовольствием ему помогал. Они клали в кормушки перепревшую люцерну, с удовольствием глядя, как коровы и телята торопятся к еде.