Заклинатель джиннов - [125]

– Ну доволен? Осчастливил человечество? Может, о награде думаешь, о благодарности мечтаешь? Как бы не так! Не будет ни наград, ни благодарностей! Сперва щелкоперы твою биографию по косточкам разложат, и станешь ты на день сенсацией, и снимут тебя в профиль и анфас, и на горшке, и у компьютера… А после, как разлетятся по разным созвездиям, никто и не вспомнит. Земная слава преходяща!

– Не надо мне славы, – отвечаю я, – и не хочу я на горшке сниматься и быть сенсацией. Мне бы куда-нибудь слинять… куда-нибудь, где щелкоперы не найдут и папарацци не достанут. Поможешь, друг?

– Как не помочь! Поможем, со всем удовольствием… Только слова мои о благодарности не забывай. Не будет ее, ежели сам не пошустришь.

И с этими словами он начинает жевать ананас, а я, будто в недоумении, спрашиваю:

– Куда ты клонишь, приятель? Слава, награда, благодарность… Прости уж меня, тупоумного, не врубаюсь! Это ты о чем?

– О том, – объясняет Джинн, покончив с ананасом, – что мир ты спас, а мир спасителей не любит. Плохо они кончают, эти спасители! А потому надо тебе обеспокоиться собственным благом. – Он отхлебывает пива и советует: – Ты, Теплая Капля, сам себя награди. Сам! Проси у меня чего хочешь! И помни – я все могу!

Тут навалились на меня такая тоска и печаль, что финик показался горьким.

– Это мы уже обсуждали, – шепчу я, – об этом говорили… Не хвастай, дружище, и душу мне не растравляй. Не можешь ты всего! А то, что можешь, мне не нужно.

– Как не нужно? – удивляется Джинн. – Не нужно богатство, чтоб жить в довольстве и добрые дела творить? И власть не нужна, чтобы наказывать злодеев и защищать обиженных? И знаний тебе не нужно? О том, как устроен мир, с чего он начался, к чему придет и где в нем место человеку?

Я нерешительно качаю головой.

– Нужно, наверное, нужно… Но это все не для меня, а для людей. А мне…

Джинн наливает стакан, поднимает его и осушает, не чокаясь.

– В их память… Я, Теплая Капля, выполняю только разумные просьбы, а воскрешение умерших и погибших есть желание иррациональное. Ты знаешь, что их не вернуть. Ни родителей твоих, ни друга… Но разве жизнь закончилась? И разве все дорогие тебе умерли?

Он глядит на меня с хитрым прищуром, и я отвечаю, что, конечно, нет и я не против, чтобы этих дорогих и близких стало больше. Скажем, на одну арабскую принцессу… Но как это устроить? Как добиться, чтоб полюбили Сергея Невлюдова? Его, а не богатства, не власть, не знания, дарованные этому счастливцу? Не преходящую славу спасителя мира? С одной стороны, все это нелишне, а с другой – соблазн! Великий соблазн для женщины, тем более – принцессы! Принцессам ведь нужны герои, и потому… Джинн, покачивая головой в чалме, перебивает меня сочным басом Глеб Кириллыча:

– Это все фантазии, юноша, бред и фантазии от лишнего ума! Они пользительны для писаных романов, а в романах житейских следует не фантазировать, но держаться ближе к телу.

– Хотелось бы, – вздыхаю я.

– Вот и не щелкай клювом, – советует Джинн. – Как прозвенит тебе звоночек, так становись поближе и хватай!

– Когда же прозвенит?

– Когда, когда… Может быть, сейчас!

И в самом деле я слышу пронзительную трель звонка. Сон мой осыпается лепестками увядшей розы, и, открыв глаза, я вижу, что в комнате по-прежнему темно. Было утро, пришел вечер… Сколько же я проспал? Наверное, часов двенадцать…

В прихожей надрывался телефон. Зажав под мышкой увесистый томик Корана, я вылез из кресла, переместился к аппарату и поднял трубку.

– Серега? Эт-то я, Ссизо.

– Привет, Север, – произнес я, отряхивая остатки сна.

– Сслушай, п-парень… Сизо, как обычно, был под хмельком и слегка заикался. – 3-знаешь, что нашим живоглотам к-карачун пришел? Никеша, значитса, наб-больничном, Альбертик вовсе штиблеты отбросил, а у Керимки п-пожар… Смотались они куда-то с П-пыжичем… видать, кррутые наехали, а новгородская к-крыша протекла. В общем, Сергуня, я нынче безработный, до самого первого апреля. А там ссговорился в могильной шарраге на к-кладбище, покойных личностей в-ваять… – Хорошее дело, – одобрил я. – Богоугодное! – В-вот и я о том же… А пока простой, могу твою кошку ув… увек… тьфу, черт!., увековечить! Как сговорились, ящик пива и четыре п-пузыря. Годится?

– Годится. Когда придешь с натурой ознакомиться?

Сизо задумчиво хмыкнул.

– Не завтра. Н-на завтра горючее есть… Вот послезавт-рева – в самый раз. Лады?

– Договорились[73].

Я осторожно опустил трубку на рычажки и замер в темном коридоре, прижимая к груди Коран. Голова у меня вдруг закружилась; минувшие события мелькали стремительной чередой, явь мешалась со сном, и я уже не мог определить место каждого деяния и сказанного слова. Возможно, мой разговор с Хоттабычем на облаке – реальность, а все, что напророчил Джинн, – ночной кошмар? Возможно, нет никакого трансгрессора, ни схем, ни чертежей, ни формул, а есть фантазии и бред от лишнего ума? Признаться, я пожелал, чтоб это оказалось правдой, чтоб гибель мира была видением, чтоб Джинн исчез или превратился в кого-нибудь знакомого, в того же Глеб Кириллыча, сел в кресло и промолвил: не строй фантазий, парень, и не спасай того, чего нельзя спасти! Иди-ка лучше в Графский, к своей Захре, иди к ней и скажи…