Заклание волков. Блаженны скудоумные - [2]

Заслышав за дверью возню, парень застыл и откашлялся, прочищая горло. Зашаркали чьи-то ноги, потом осветилось граненое стекло дверного глазка. Лязгнула задвижка, и оконце превратилось в рамку, в которой вдруг возник будто выведенный кистью живописца портрет женщины с морщинистым лицом, настороженным, но не испуганным. Ее голова была увенчана копной рыжих волос. Парень сунул руку в карман и нащупал гладкую рукоятку ножа. Хоть бы все прошло хорошо, подумал он, напрягая волю.

Но когда все пошло вкривь и вкось, так, что хуже некуда, молодой человек решил, что это судьба, и смирился с неизбежным. Рано или поздно это все равно произошло бы, в той или иной форме. Парень и девушка кое-как втиснулись в свои дождевики. Молодой человек попытался с помощью шарфа остановить кровь.

— Врача! — жалобно скулила девушка. — Врача! Надо в больницу!

Ему хотелось бы, по возможности, обойтись без этого. Нож уже снова лежал в кармане. Молодой человек жаждал только глотнуть свежего воздуха, подставить лицо под струи дождя, а потом забиться в машину.

На их лицах читался страх смерти, и парень старался не встречаться взглядом с девушкой. Ее вытаращенные глаза побагровели, словно кровь отражалась в зрачках. Прильнув друг к другу, молодые люди потащились по дорожке мимо похожей на могилу земляной площадки. Ужас опьянил их. Парень распахнул дверцу машины, и девушка рухнула поперек сиденья.

— Поднимайся, — велел молодой человек. — Возьми себя в руки. Надо ехать. — Но голос его звучал отчужденно и казался далеким, как когда-то смерть. Машина рванула с места и враскачку помчалась по дороге. У девушки тряслись руки, дыхание со свистом вырывалось изо рта.

— Все будет в порядке. Подумаешь, крошечное лезвие!

— Зачем ты это сделал? Зачем?

— Эта старуха… Эта Руби… Впрочем, теперь уже поздно.

Слишком поздно. Слова, давно превратившиеся в разговорный штамп. Под музыкальное сопровождение из дома Которна машина миновала гараж. Танцевальная музыка была так не похожа на погребальные песнопения. Парадная дверь дома стояла распахнутой настежь, и на лужи падал широкий сноп света из прихожей. Машина проскочила мимо лавочек. За жилыми коттеджами цепочка уличных фонарей оборвалась. Дождь прекратился, но леса и поля были окутаны саваном тумана. Дорога превратилась в туннель под кронами деревьев, с которых бесшумно стекала вода. Казалось, громадный мокрый зев со скользким языком заглатывает машину.

Прибывшие на вечеринку и уезжавшие домой гости сновали в снопе желтого света, огибали лужи на пути к двери. Их встречала музыка — теплая, сухая, плохо вязавшаяся с промозглой ночью. Из дома вышел молодой человек с бокалом в руке. Он был весел и радовался жизни, но уже исчерпал все предоставленные ему вечеринкой возможности. Молодой человек обратился было к сидевшему в одной из машин подвыпившему господину, но тот не обратил на него внимания. Тогда гуляка осушил стакан и поставил его на колонку с дизельным топливом. Поговорить было не с кем, разве что с остроносой старушенцией, которая, вероятно, брела домой, потому что пивнушки уже закрывались. Веселый малый окликнул ее и громко изрек:

— Не медли жизнью насладиться, прежде чем к праху возвратиться.

Старушенция ухмыльнулась.

— Оно и верно, милок, — сказала она. — Ступай, развлекайся себе.

Едва ли любитель развлечений мог сейчас сесть за руль. Кроме того, чтобы освободить машину, надо было отодвинуть шесть других, а их хозяева были в доме Которна и предавались удовольствиям. Поэтому молодой человек побрел прочь, пошатываясь и надеясь на какую-нибудь счастливую случайную встречу.

Снова полил дождь. Прохладные капли приятно ласкали разгоряченное лицо. Впереди, будто разверстая пасть, лежала дорога на Кингзмаркхем. Гуляка радостно зашагал по ней. Вдали, словно кость в мокрой глотке, виднелась неподвижная машина с включенными фарами.

— Какой же светоч поведет ее детей сквозь мрак ночной? — громко продекламировал гуляка.

2

Весь день и всю ночь дул свежий восточный ветер, который высушил улицы. Скоро с неба опять польется вода, но сейчас оно было синим и казалось твердым. Ручей Кингзбрук в центре города с грохотом перекатывал круглые голыши, поверхность его была сплошь покрыта белыми острыми бурунчиками.

Ветер не только пронизывал насквозь, но и противно свистел. Он задувал в переулки, отделявшие старые лавчонки от кварталов новостроек, с совиным воем раскачивал голые ветки, и те скребли по кирпичу стен. На остановках стояли люди, спрятав лица в поднятые воротники пальто. Они ждали стауэртонский автобус, который шел на север, или помфретский, следовавший в противоположном направлении. Окна всех машин были подняты, а мотоциклисты, поднимавшиеся на мост, на миг останавливались под напором ветра и, только преодолев его сопротивление, медленно скатывались вниз, на улицу, к «Оливе и голубю».

Кабы не желтые нарциссы в витрине цветочного магазина, можно было бы подумать, что на улице декабрь, а не апрель. Спрятавшиеся за стеклом цветы казались гладкими и самодовольными, как лавочники или конторские служащие, которым посчастливилось сидеть под крышей этим ненастным утром. Одним из таких везунчиков, хотя бы и временно, был инспектор Майкл Бэрден, наблюдавший за Хай-стрит из своего надежно защищенного от внешнего мира кабинета.