Закат в Лиссабоне - [8]

Зато в Лиссабоне сразу ощущалось столь характерное для родного города Дронго времен его детства смешение стилей и языков здешних улицах можно было услышать не только португальскую или испанскую речь. Как, собственно, и в любом другом городе Европы, в столице Португалии также говорили по-английски и по-французски, по-итальянски и по-немецки. А кроме того, в общую симфонию звуков вплетались языки арабских выходцев из Магриба и гортанные наречия других народов Африки, довольно широко представленных в городе.

Возможно также, что все дело было в том впечатлении, которое производили на Дронго дома на площади вокруг памятника маркизу Помбалу? Своей архитектурой, в которой сочетались элементы модерна и конструктивизма, они удивительно походили на некоторые здания в его родном городе. А может быть, продувающий Лиссабонские холмы вечный ветер напоминал ему Баку, в котором почти всегда ощущался свежий бриз? Или же открытость, добросердечие и щедрость местных жителей делали очень близкой для него саму атмосферу столицы Португалии? Таким был и его родной Баку до середины семидесятых, пока все не начало неуловимо меняться…

Вполне вероятно, его привлекал и некий налет провинциализма, который явственно ощущался в этой бывшей столице огромной империи, ставшей в силу различных геополитических обстоятельств обычным европейским городом на краю континента. А ведь Лиссабон знавал и лучшие времена. Сам папа римский в свое время разделил между Португалией и Испанией весь земной шар. И случилось это пятьсот лет назад, когда ведущие европейские державы только выходили из средневекового варварства. Однако ни одной империи в истории не удавалось надолго сохранить себя и свое могущество. Уже через семьдесят лет Португалия будет оккупирована Испанией и перейдет в разряд второстепенных государств, не особо влияющих на европейскую политику. Шесть десятилетий продлится господство над Португалией соседней державы. Позже в результате народного восстания страна сумеет вершить себе свободу. Но, увы, не былое величие.

Дронго подумал, что подобное ощущение упадка исподволь закрадывалось ему в душу и при взгляде на родной Баку. Ведь тот некогда четвертый или пятый по значению город великой державы прямо на его глазах неумолимое время превращало в рядовую столицу провинциального государства, от куда поспешили уехать более половины всех бывших жителей. И который теперь становился для Дронго другой точкой отсчета на прямо противоположном краю Европы.

В аэропорту проходила регистрация прибывших на конгресс. Дронго выдали направление в гостиницу «Алтиш», расположенную в центре города. От нее, пройдя метров пятьсот, можно было подняться к площади Помбала. Затем, спустившись по центральному и самому красивому проспекту Лиссабона — авениде Либертадорес, выйти к старому ценpy города, основная застройка которого была завершена маркизом Помбалом еще в восемнадцатом веке — после случившегося тогда землетрясения.

Приехав в отель, он довольно быстро получил номер и, приняв душ, решил немного отдохнуть. Дорога до Лиссабона, так далеко находящегося от основных европейских центров, была довольно утомительной. Сказывалась и смена часовых поясов. Лиссабон привычно жил по лондонскому времени.

Дронго проспал до вечера, закрыв шторы на окнах и повесив на двери табличку с просьбой не беспокоить его. Проснулся он только к семи часам, но еще сорок минут лежал с открытыми глазами, глядя на задернутую занавеску на окне и то включая, то выключая светильник в изголовье кровати. Хотя сюда и доносились кое-какие звуки с улицы, находящейся с другой стороны здания, в номере было довольно тихо. Дронго подумал, что нужно подняться и еще раз встать под горячую воду, чтобы окончательно проснуться. Будучи южанином, он не жаловал холодный душ, не любил купаться в прохладной морской воде и гораздо лучше переносил любую жару, чем холод. Выключив в очередной раз свет, он в полной темноте поднялся, нашел босыми ногами тапочки и прошел в ванную комнату. По дороге Дронго на ощупь зажег небольшую настольную лампу на тумбочке у стены.

В ванной, стоя под обжигающими струями, он задумался.

«Что со мной происходит? Мне уже сорок четыре года. Кажется, кризис среднего возраста должен давно пройти. Или сейчас его характерный пик?»

Сорок четыре года представлялись Дронго неким магическим числом. Именно в этом возрасте умер столь горячо любимый им Чехов. На портретах и рисунках писатель выглядел уставшим стариком. А умер таким молодым! Он, возможно, даже и не подозревал о кризисе среднего возраста. Для него это был предельный срок, отпущенный ему в этом мире. И умер Антон Павлович как-то необычно. Попросил шампанского, выпил, сказал, что умирает, и умер. Как будто устроил из собственной смерти небольшую пьесу в типично чеховском стиле, откуда и появился весь мировой экзистенциализм. На сорок четвертом году ушел из жизни и великий французский писатель Ги де Мопассан, оставивший в наследство человечеству удивительные этюды нравов французской жизни времен Второй империи и Третьей республики.

«Почему мне так тяжело? — продолжал размышлять Дронго. — Или мне неприятно думать о предстоящей работе?» Да нет, работа как работа. Немного опасная, как обычно. Но это издержки профессии. Шансы, что его решат убрать, не очень велики. Все-таки в Интерполе знают, зачем он прилетел в Лиссабон, — не просто развлекаться. И ведь так уже было. Словно повторяется дурной сон…