Закат семьи Брабанов - [37]

— Разговаривала с твоим братом, ужинала с твоим братом, пила с твоим братом, танцевала с твоим братом.

— Спала с моим братом?

— Нет.

В этот момент моя сестра солгала впервые в жизни. Интересно отметить, что она начала лгать только тогда, когда познала любовь благодаря Стюарту Коллену. Отсюда можно прийти к выводу, что именно любовь заставляет нас лгать. Нужно сделать всего лишь шаг, и Синеситта радостно его сделала. Кстати, она с радостью вступила и в связь с Аленом, который был второй частью — в музыкальном смысле этого слова — ее страсти к Стюарту.

— Что мой брат рассказал обо мне?

— Правду.

— Если он сказал тебе правду, ты не должна находиться здесь.

— Как видишь, я — здесь и хотела бы знать, спал ли ты с Эрлебом?

— Если бы я спал с Эрлебом, — ответил Стюарт, снимая туфли, — я бы не пожал на прощание ей руку.

— А что бы ты ей пожал?

— Представь себе, ничего. Я бы облобызал ее как следует, чтобы было потом что вспомнить. Но она не захотела, чтобы я поцеловал ее хотя бы раз. Она нашла это не слишком оригинальным, а Эрлебом любит только то, что оригинально.

— Именно поэтому она берет в Лондоне парижские такси?

— Парижское такси мы взяли в Руасси.

— Руасси-Шарль-де-Голль?

Стюарт кивнул и рассказал, как провел ночь, потом потребовал, чтобы Синеситта сделала то же самое, но поскольку она не спала двадцать четыре часа, то задремала в кресле, предварительно с трудом выговорив несколько слов по поводу Алена Коллена: он сказал: «Если вы его любите… не селитесь никогда выше третьего этажа… и никаких молотков в доме». Стюарт отнес ее в кровать и лег рядом с ней. Прижавшись в одежде друг к другу, они уснули, просыпаясь каждые полчаса, рассказывая обрывки снов, целуя друг друга в спину или руки и снова погружаясь в сладостный, лихорадочный и одновременно тревожный сон, который бывает после бессонных ночей, В десять часов утра им позвонила дежурная и сообщила, что они могут переселиться в апартаменты «Медовый месяц».

14

Моя сестра позвонила нам в начале февраля. Она сказала, что вышла замуж за Коллена в консульстве Франции в Лондоне, и попросила денег. Она перезвонила в конце апреля. Заявила, что они уезжают из Лондона и что ей снова нужны наличные (новое слово в ее лексиконе). В первый раз мы ее поздравили и послали остаток ее сбережений: немногим более семидесяти тысяч французских франков. Во второй раз мы спросили, куда они собираются ехать. Она ответила, что еще не знает, и мы послали ей перевод на одиннадцать тысяч швейцарских франков — почти все мое материнское наследство.

— Свое я сохраню на черный день, — решил папа.

Ему не пришлось хранить его слишком долго. Тринадцатого июля того же года раздался телефонный звонок и мы страшно запаниковали, решив, что мэтр Друэ звонит нам из своего кабинета, чтобы сообщить об освобождении Бенито. Никто из нас не решался снять трубку. В конце концов, Боб схватил ее двумя руками и заорал:

— Ло! Ло!

Это было утром в пятницу. Папа в нарукавниках лущил горох, а я кисточкой мазала цыпленка маслом с солью.

— Сита? — спросил Боб. — Сита?

— Это твоя сестра, — произнес папа.

— Дай мне трубку, — сказала я Бобу.

Мы купили радиотелефон, и Боб частенько развлекался, бегая с ним по всему дому. Он вылетел из кухни как ракета. В тот день я надела черную узкую юбку, мешавшую мне бежать, и словила Боба только на втором этаже, боясь, что моя сестра уже повесила трубку. Боб прижался к моим голым бедрам. С тех пор, как я начала носить женскую одежду, он стал со мной более нежным.

— Синеситта?

— А, это ты. Привет!

Голос смутный, дрожащий.

— Откуда ты звонишь?

— Из Англии. Семь месяцев в Англии. Это долго.

— Где именно в Англии?

— В Ливерпуле.

— Где в Ливерпуле?

— Я не имею права говорить тебе.

— У тебя есть на это все права.

— Нет, дорогой брат или дорогая сестра.

— Дорогая сестра в данный момент.

— А, сестра, это хорошо. Мне нравится иметь сестру.

— У тебя она есть.

— Я могу довериться ей?

— Я тебя слушаю.

— В общем, мне надолго опротивели все мужчины.

— А Коллен?

— Он играет в бинго на берегу моря.

— Дай мне телефон отеля.

— Я тебе сказала, что не имею права. Ты оглох? Извини, оглохла? Нужно, чтобы вы прислали нам денег.

— Я отправила тебе все, что имела.

— Дай мне папу.

— Ты уверена, что у тебя все в порядке?

— Нет, не в порядке. Особенно у меня.

— Коллен тебя бьет?

— Иногда. Это моя вина, я раздражаю его своими вопросами. Я спрашиваю, кем мы станем. Он отвечает, не отрывая взгляда от «Глазго Геральд»: трупами. Я плачу. Он впадает в депрессию и бьет меня. Затем ему становится стыдно. Он говорит, что любит меня, думая, что лжет. Но я знаю, что он говорит правду. Мы идем в ресторан. Он расслабляется. Берет несколько закусок, кучу блюд, море вина. В конце обеда он становится нежным, томным, отяжелевшим, вульгарным, действуя на меня так, — как девушка, ты понимаешь, что я хочу сказать, — что мои трусики становятся влажными, «склеиваются», как говорили мои коллеги в «Прентан». А потом я думаю лишь об одном: оказаться под ним, как половая тряпка под шваброй.

Вернувшись в кухню, я включила громкую связь для папы.

— Он отказывается, — продолжала моя сестра. — Я плачу. Это его раздражает. Он снова бьет меня. Затем ему опять становится стыдно и он напивается. Я пью вместе с ним. Но у меня нет привычки к спиртному, и я засыпаю. Он бьет меня, когда я сплю. Я просыпаюсь от ударов. Предлагаю ему заняться любовью. Он говорит, что я вся в крови. Делает мне повязки. Ему стыдно. Он плачет. Я должна его утешать.