Закат семьи Брабанов - [11]

 — рассказывает Бенито в своей книге „Ад мне лжет“, по-прежнему злясь на них спустя тридцать лет, — на парочку мелких коммерсантов, подсчитывающих свои хорошие отметки так же, как подсчитывали бы выручку; взирая па внешний мир подозрительным взглядом, будто им угрожала опасность, и разговаривая друг с другом приглушенными голосами, словно боясь, что налоговый инспектор или какой-нибудь мошенник подслушает их разговор». Но больше всего моему брату не нравилось то, как осторожно и тщательно Иван и Синеситта, похожие на двух старичков, готовились ко сну. Они застегивали пижамы на пуговицы до самой шеи, желали друг другу спокойной ночи поцелуем в щеку, таким же громким, как «плюх» неопытного прыгуна в бассейн, выключали свет каждый со своей стороны и засыпали, прижавшись спиной друг к другу. Мой брат, впрочем, как и наши родители, не подозревал, что Иван и Синеситта, начиная с третьего года их дружбы, стали расстегивать свои пижамы, а иногда прибегали к эротической уловке и оказывали друг другу эту услугу, исполняя затем партию «ноги вверх», детали которой мне так никогда и не рассказали, но которую Синеситта, стоя в зоопарке перед прудом с гиппопотамами, старательно описала маме не только для того, чтобы подразнить ее, но и потому, что уже девочкой все привыкла описывать самым тщательным образом.

«Развод» Ивана с Синеситтой, спровоцированный моей перепуганной матерью, прошел по-дружески, без особых травматических последствий для кого бы то ни было, кроме, пожалуй, педиатра, который, осмотрев нашу сестру, констатировал, что она и в самом деле уже не девственница. На семейном совете, собравшемся в тот день в матримониальной палате Дворца правосудия в Париже, последнем в своем роде, где Бенито присутствовал не в качестве обвиняемого, Синеситта заявила, что, когда четыре года назад отдала всю себя Ивану, то всего лишь подчинилась приказу матери, и если теперь с ним надо расстаться, она от этого не заболеет — главное, чтобы мальчик не заболел тоже. Понятно, что если она и испытывала к Ивану некоторую спокойную симпатию, то со временем эта симпатия поиссякла, а вот его здоровье, хранительницей которого она себя считала, продолжало ее беспокоить. Что касается Ивана, то, как он объяснил мне спустя годы в бюро «Палас Отель Интернасьональ Инк.», в двенадцать лет он уже чувствовал необходимость в новых знаниях.

У Глозеров осталось множество вещей Синеситты, а у нас — Ивана. Они обменялись ими во время того достопамятного обеда, когда Бенито, задушив без всякой причины нашу кошку Дюпликату, впервые переступил порог Зла. Не сомневаюсь, что этой бессмысленной жертвой он хотел отблагодарить Сатану или какого-то другого ангела смерти, положившего конец союзу, который приносил ему одни страдания. Бывшие любовники стали видеться все реже и реже и окончательно расстались, когда Иван уехал в Америку и поступил в Гарвардский университет. Синеситта регулярно справлялась о его здоровье, которое, судя по числу его побед у женщин, было как нельзя лучше. В возрасте от двенадцати до восемнадцати лет Иван соблазнил: одинокую эстетичку из Каэна; жену продавца книжного магазина на Сен-Жермен-де-Пре; актрису Брижит Сендришен; мужеподобную медсестру из Авийон-су-Буа, которая бросила его, предварительно сообщив, что ждет от него ребенка, но не став уточнять, намеревается сделать аборт или нет; наследницу владельца компании по производству мыла «Ле Ша», с которой познакомился во время баскетбольного матча юношеских команд в Кубертене, и телеведущую, ставшую позднее певичкой варьете. В те годы он был великим подростком-соблазнителем, чем-то вроде детонатора для женской педофилии, получившей впоследствии такое блестящее развитие.

Глозеры часто приглашали Синеситту к себе, предпочитая делать это в отсутствие сына. По их словам, такие визиты напоминали им добрые старые времена. Они угощали ее белым шоколадом, а на пасху она получала то огромное желтоватое яйцо, снесенное, можно было подумать, гигантским желтушным страусом; то книги из серии «Красное и золотое», так как им было известно, что Синеситта уже считает их подходящими для своего возраста, — впрочем, они обсуждали их в недалеком прошлом во время очаровательных семейных обедов, которые Иван и Синеситта проводили в их особняке; то синие джинсы, купленные по оптовой цене, и даже украшения — к примеру, массивный серебряный браслет, принадлежавший Эстер Немировски — матери Мириам. Мои родители только через некоторое время поняли, что на самом деле это был своеобразный «продовольственный паек», которым Глозеры, чувствовавшие себя обязанными из-за своего сына, «подкармливали» Синеситту. А может, они просто сожалели о неудавшемся идеальном союзе, которым мог бы оказаться брак Синеситты с Иваном; союзе, объединившим бы наши две семьи в счастливое сообщество, «компанию», в которой наш брат олицетворял бы злого гения, а их сын — доброго.

Вторым мужчиной в жизни Синеситты стал знаменитый певец варьете, имени которого я не назову, поскольку он сыграл не слишком красивую роль в этой истории, хотя до нее долгое время был любимым певцом моей матери. Он участвовал в знаменитом туре, организованном радиостанцией «Европа 1». В конце концерта в Ланьоне мама уговорила Синеситту подойти к нему и попросить автограф. Они приехали на концерт вдвоем, оставив папу в Плестене. С тех пор, как умер генерал де Голль, он больше не слушал ничего, кроме классической музыки. Что касается Бенито, то он находился в лагере отдыха у священников, где царила, как заверили моих родителей, железная дисциплина.