Закат империи - [82]

— Подобные соображения, — продолжала Философия, — легко отнести и к богатству. Я не стану говорить о том, что чаще всего богатеют не благодаря уму, доблести и порядочности, а благодаря прямо противоположным качествам. Кроме того, кто много имеет, тот постоянно озабочен тем, чтобы иметь ещё больше, а разве озабоченность — это признак счастливого человека? Да неужели же обладание всеми этими тленными благами, из-за которых смертные так отчаянно завидуют друг другу, позволяет убедительно ответить на тот вопрос, без ответа на который не может быть счастлив ни один разумный человек: для чего я живу?

— А власть? — спросил Боэций.

— О, это вообще самая страшная вещь на свете! — немедленно откликнулась Философия. — Сама природа власти такова, что она никогда не улучшает природу своего обладателя, но всегда только портит её. Но стоит ей оказаться в руках какого-нибудь негодяя — и губительные последствия этого не смогут сравниться ни с самым страшным извержением Этны, ни с самым большим наводнением. Согласись сам, что счастье немыслимо без свободы, ибо что это за счастье, когда твоя судьба зависит от другого? Но ведь власть лишает свободы не только других, но и самого её обладателя! Кому же, как не тебе, страдавшему от бесконечного множества государственных дел, мешающих заниматься философией, знать об этом?

— Однако я могу тебе возразить. Сильнее всего людей влечёт именно любовь, которая является добровольной зависимостью от любимого человека. Поэтому счастье возможно и без свободы, если только отказ от неё не вынужден, а совершается по доброй воле.

— И это говорит автор глубокомысленных трактатов по логике! — со смехом воскликнула Философия. — Свободный отказ от свободы — да существует ли большая нелепость? Ведь ты же только что сказал, что любовь влечёт сильнее всего! А почему? Да потому, что это неодолимое стремление к продолжению своего рода, которое заложено в натуре людей так же, как и в натуре животных. Другое дело, что животные выполняют своё предназначение в отведённые для этого сроки, а люди ещё и одушевляют своё чувство, украшая его поэзией и романтикой, наделяя им природу и Бога. Но разве эта зависимость от собственных страстей не делает вас чаще всего несчастными? Хорошо, ты скажешь мне, что бывает и счастливая любовь, но вспомни, как она недолговечна! Как быстро проходят первые радости и наступает утомление или привычка! Как быстро увядает красота! Вспомни о ревности или стремлении к новизне, и ты сразу согласишься со мной, что лишь безумно влюблённый будет твердить, что любовь — это счастье. И что уж говорить о том, как сильно зависит любовь от прихотей Фортуны! Как много жестоких или ничтожных негодяев в силу необъяснимой природы любви пользуются успехом у тех женщин, которых пытались добиться люди порядочные. Так не смеши же меня утверждением, достойным наивного отрока, что счастье состоит в любви.

Боэций был так увлечён этим необычайным спором, что давно забыл о недавних жалобах на своё печальное положение. Вот и теперь он задумался, подыскивая наиболее весомые аргументы, а затем обратился к Философии с новым вопросом:

— Ну, хорошо, хотя я и не полностью согласен со всеми твоими доводами. В чём же тогда состоит подлинное счастье, если утраченные мною блага в силу своей случайности и призрачности таковыми не являются?

— Вот это уже тот вопрос, который я давно хотела от тебя услышать, — одобрительно заметила Философия. — Теперь ты не просто желаешь, но уже встал на путь выздоровления. Мой ответ покажется тебе достаточно очевидным, хотя и не столь очевидно его законченное обоснование. Подлинное счастье — это блаженство, то есть столь полное благо, которое, когда оно достигнуто, не оставляет желать ничего большего.

— Ты хочешь сказать, что блаженство — это совершенное состояние, соединение всех благ?

— Совершенно верно, и я очень рада, что ты сразу это понял. Но мы уже разобрали с тобой те формы, в которые рядится высшее благо. Именно эти формы, то есть богатство, власть, славу, любовь смертные ошибочно принимают за само благо и делают так потому, что не видят за тленным нетленное, за кажущимся — истинное.

— Так помоги же мне увидеть это высшее благо! — нетерпеливо воскликнул Боэций, и Философия благосклонно кивнула головой.

— Именно это я и пытаюсь сделать. Во всех земных благах имеется какое-то несовершенство, которое и не позволяет нам признать их подлинными благами. Но ведь несовершенство — это не что иное, как недостаток совершенства. Значит, должен иметься какой-то высший источник всех благ, истинное совершенство, отпадая от которого, земные блага вырождаются и становятся несовершенными. Что же это за источник, как не первоначало всего сущего, которое мы можем назвать Единым, ибо именно единство и составляет подлинное совершенство. Вспомни о том, к чему приводит наблюдение за всем живущим — пока тот или иной организм, благодаря присущей ему жизненной силе, способен поддерживать своё единство — он живёт и благоденствует. Но стоит нарушиться этому единству — и наступают вырождение и гибель. Следовательно, и я хочу повторить это ещё раз, только в Первоедином начале всего сущего и заключено подлинное совершенство и истинное блаженство.