Закат империи - [67]

— А ведь тот же Василий является должником сенатора! — не забыл вставить Боэций.

Закончил он указанием на бессмысленность самих предложений, содержавшихся в перехваченных посланиях:

— Из Константинополя доходят известия о том, что император Юстин уже настолько стар и выжил из ума, что вряд ли даже поймёт, о чём идёт речь, если ему прочитать хотя бы одно из этих писем.

— Последнее возражение является несущественным для обвинения, — тут же заметил председатель суда Эннодий, а Киприан что-то пробормотал о том, что, хотя император действительно стар, всеми делами империи теперь заправляет его честолюбивый племянник Юстиниан, который настроен весьма воинственно.

— Ну, хорошо, — сказал Теодорих, когда лёгкая перепалка, возникшая по окончании речи Боэция, смолкла, — можно согласиться со всеми твоими доводами, но берёшься ли ты утверждать, что Альбин никогда и не замышлял ничего подобного?

Магистр оффиций ждал подобного вопроса и очень боялся его услышать. Вопрос этот прозвучал слишком рано: с момента начала заседания прошло не более получаса, но вместе с этим вопросом наступил самый критический момент, от которого может зависеть судьба не только сенатора Альбина, но и многих других людей, в том числе и самого Боэция.

— Согласись, о мудрейший король, — осторожно начал он, глядя прямо в глаза Теодориху, — что ты требуешь от меня такого всезнания, которое под стать только Господу Богу. Разве могу я утверждать или отрицать что-то о том, что думал или не думал сенатор Альбин? Нам не дано знать мысли нашего ближнего, ведь даже свои чувства мы научились умело скрывать...

— Возражение уклончивое, — заметил Теодорих. — Альбин был одним из твоих друзей, а кому же, как не друзьям, поверяются самые тайные мысли?

Боэций глубоко вздохнул и решился на отчаянный шаг.

— Перед всеми присутствующими в этом зале я могу поклясться на распятии, что никогда и нигде не слышал от сенатора Альбина оскорбительных речей в адрес нашего короля и не был сведущ о его преступных замыслах в отношении нашего государства! Более того, я хочу заявить, что если бы донос на сенатора Альбина был истинен, тогда виновным можно было бы считать не только его, но и сенат, его главу Симмаха и меня как магистра оффиций!

Ряды сената зашумели, а судьи стали растерянно переглядываться, поворачиваясь к Теодориху, словно пытаясь по выражению его мрачного лица понять свои дальнейшие действия. Альбин побледнел, а Симмах чуть-чуть улыбнулся Боэцию. Тот смотрел в сторону своего тестя, поэтому и не заметил того, с каким выражением переглянулись Киприан и Кассиодор. «Вот теперь он угодил в ловушку, — подумал последний. — Всё произошло именно так, как я и рассчитывал». И он сделал знак Киприану, на что тот ответил утвердительным кивком.

— Хорошо, — снова согласился Теодорих, — подайте ему распятие.

В какой-то момент Боэцию показалось, что победа близка, поэтому он достаточно легко принёс ту клятву, которая была наполовину заведомым лжесвидетельством, но зато спасала его друга. Альбин знал об уважении, с которым Боэций относился к королю готов, и действительно в его присутствии не позволял себе оскорбительных выпадов в адрес Теодориха. Ну а преступные замыслы сенатора должны были остаться на его совести...

Подняв голову и заметив взгляд Кассиодора, магистр оффиций поневоле насторожился. Начальник королевской канцелярии имел самый отсутствующий вид, словно всё происходящее его совсем не касалось.

— Разреши, о великий король, задать мне ещё один вопрос? — вдруг каким-то плачущим голосом взмолился Киприан. — Один вопрос — и дело можно будет считать решённым!

— Задавай, — разрешил Теодорих.

— Известен ли нашему почтенному первому министру, — заговорил Киприан, обращаясь к Боэцию, но не отходя при этом от трона Теодориха дальше, чем на три метра, словно трусливая собака, которая хочет тявкнуть и тут же укрыться за спиной хозяина, — свободнорождённый римский гражданин по имени Павлиан?

Ужасная догадка зловещей молнией сверкнула в мозгу первого министра. До сих пор он считал, что всё происходящее является результатом или навета, или неосторожного поведения самого сенатора, который всегда отличался решительностью, порой необдуманной, и который вполне мог отправить гонца в Константинополь без ведома своих единомышленников Боэция и Симмаха. Но этот вопрос Киприана... Неужели этот гонец, якобы убитый при задержании на границе, — Павлиан? И вот сейчас его выведут из заднего помещения и предъявят суду. Но тогда почему речь идёт о письмах Альбина к Юстину, а не о письмах Боэция к папе Иоанну I?

На этот раз в зале воцарилась полная тишина. Все почувствовали какую-то зловещую подоплёку, содержавшуюся в этом простом с виду вопросе, и затихли. Боэций напряжённо и лихорадочно обдумывал свой ответ. Сказать, что неизвестен? Но для опровержения этой лжи достаточно опросить его домашних рабов. Подтвердить, что известен? Но тогда его спросят, посылал ли он его в Константинополь?

— Да... — с большим трудом выговорил он. — Некоторое время назад я выкупил этого человека у его прежнего хозяина — судовладельца Арулена, который обвинял его в краже жеребца. Этот Павлиан какое-то время служил у меня конюхом, но затем исчез, и с тех пор я его больше не видел. Я решил, что он сбежал от меня так же, как сбегал постоянно от своего первого хозяина...