Закат империи - [66]

— О да! — тяжело вздохнул Симмах, бросая соболезнующий взгляд туда, где в окружении готской стражи одиноко томился бледный изнурённый Альбин. — Они, наверное, пытали его калёным железом или вздёргивали на дыбу.

— Нет! — вздрогнул первый министр. — Я не верю, король бы этого не допустил, ведь он считает себя христианином!

— А остаётся варваром. Впрочем, если они прибегли к пыткам, то это верный признак того, что у них не хватает доказательств и они пытаются восполнить эту нехватку признаниями самого обвиняемого, — рассудительным тоном заметил принцепс сената. — Поэтому будем внимательны, Северин Аниций, будем внимательны!

Они разошлись по своим местам, поскольку Теодорих, сопровождаемый небольшой свитой, в которой выделялся гигант Конигаст, уже входил в зал через широко распахнутые двери нижнего яруса, украшенные огромными бронзовыми ручками в виде львиных лап. Всего в зале имелось три больших яруса, устроенных полукругом, почти как в здании театра. Только внизу вместо сцены находился небольшой подиум для курульного кресла[43]принцепса сената. Каждый из ярусов заполняли складные стулья, на которых восседали сенаторы, причём те из них, которым дозволялось выступать благодаря большому стажу или занимаемой должности, сидели в нижнем ярусе по обе стороны от подиума; средний ярус принадлежал священникам, а верхний отводился для тех, кто имел только одно право — принимать участие в голосовании.

Поскольку это заседание сената проводилось совместно с судом священного консистория и королём, в зале было возведено ещё два подиума: один в непосредственной близости от входа — для Теодориха, второй в нише высокого стрельчатого окна — для суда, состоявшего из двенадцати священников высшего ранга — шести католических кардиналов и шести арианских епископов. Именно напротив этого подиума в окружении стражи и должен был стоять обвиняемый.

При появлении короля все присутствующие встали и снова опустились на свои места лишь после того, как Теодорих подал к этому знак. Остались стоять на ногах лишь те, кто составлял королевскую свиту, — рядом с королевским подиумом не было ни единого стула. Боэций, который обычно занимал место в нижнем ярусе, ближайшее к подиуму принцепса, на этот раз решил изменить своей привычке и тоже подошёл к Теодориху, встав по другую сторону от Кассиодора, Тригвиллы и Конигаста. Король ответил на приветствие своего первого министра, не разжимая губ, лёгким наклоном головы.

Судебное заседание началось с того, что перед собравшимися выступил королевский референдарий Киприан и в очередной раз повторил все свои обвинения против Альбина. Сенатор выслушал своего обвинителя, гордо вскинув голову, и на вопрос председателя суда, чью должность обычно исполнял сам папа и которая на этот раз была поручена Эннодию, решительно заявил:

— Вины своей не признаю, поскольку всё сказанное королевским референдарием от первого до последнего слова является клеветой. Я не писал императору Юстину и не посылал к нему никаких гонцов.

Боэций вспомнил их разговор, когда Альбин предлагал ему сделать именно то, в чём его сейчас обвиняют. Как жаль, что он не может поговорить с ним наедине и выяснить, насколько истинными являются эти обвинения! В любом случае сейчас они с Симмахом находятся в сложном положении: как защищать их общего друга, не зная подлинных поступков Альбина, но зная, что обвинения по сути своей полностью соответствуют его внутренним убеждениям! Ведь опальный сенатор всегда мечтал возродить Римскую империю под эгидой Константинополя, а именно это и вменялось ему в вину под видом государственной измены, а также он был очень невысокого мнения о Теодорихе, не раз называя его варваром и мерзавцем, то есть подпадал и под второй пункт обвинения в «оскорблении величества». «Кто полон мыслей суетно-заносчивых, того накажет собственный язык»[44]. «Что делать и на чём строить свою речь в защиту Альбина?» — размышлял Боэций. В такой ситуации осталось только отрицать подлинность самих писем, тем более, что эту подлинность свидетельствовал не гонец, а три отъявленных негодяя, в продажности которых можно было не сомневаться.

Вскоре три этих негодяя предстали перед судом и торжественно поклялись на святом распятии, что письма являются подлинными. Причём один из свидетелей, Гаудеиций, разгорячившись и желая отличиться, заявил даже о том, что видел, как сенатор писал эти письма. Потом Теодорих вопросительно посмотрел на Боэция, который прекрасно понял этот взгляд, ведь ради своего выступления он и был вызван из Равенны, именно его свидетельство и должно было уравновесить свидетельства Василия, Опилиона и Гауденция. Но зачем король так стремился привлечь к этому делу своего первого министра? Ради соблюдения объективности или для каких-то иных целей?

Боэций встал и произнёс весьма краткую и не слишком энергичную речь, в которой для начала напомнил присутствующим о прошлых преступлениях нынешних свидетелей:

— А среди этих преступлений есть даже отказ повиноваться твоей королевской воле! — заметил он Теодориху.

Затем он упомянул о том, что такой прямолинейный и честный человек, как сенатор Альбин, уже в силу своего характера имеет множество врагов, которые рады воспользоваться любым предлогом, чтобы лишить его репутации, а то и жизни.