Закат и падение Римской империи. Том 6 - [24]

Завоеванные провинции приобретают много общего с родиной завоевателей вследствие переселения этих последних и вследствие склонности туземного населения к подражанию, - и Испания, которую поочередно окрашивали своею кровью то карфагеняне, то римляне, то готы, усвоила после нескольких поколений и арабское имя, и арабские нравы. Первые завоеватели и сменявшие один другого первые двадцать наместников халифа имели при себе многочисленную свиту из гражданских и военных должностных лиц, покидавших узкую сферу своей домашней жизни для погони за фортуной на далекой чужбине; основание магометанских колоний благоприятствовало и частным, и общественным интересам, и испанские города с гордостью старались увековечивать воспоминание о том племени или о том округе, к которому принадлежали их восточные прародители. Победоносные, хотя и разноплеменные, отряды Тарика и Мусы усвоили название испанцев в знак того, что они были первыми завоевателями страны; тем не менее они дозволяли своим египетским единоверцам участвовать в заселении их колоний, основанных в Мурсии и в Лиссабоне. Царские легионы были переселены из Дамаска в Кордову, из Эмесы в Севилью, из Киннасрина или Халкиды в Хаэн, из Палестины в Альхесирас и в Медина-Сидонию. Уроженцы йеменские и персидские рассеялись по окрестностям Толедо и внутри страны, а плодородная территория Гренады была отдана десяти тысячам сирийских и иракских всадников, принадлежавших к самым чистокровным и самым знатным арабским племенам. Наследственная вражда этих племен поддерживала дух соревнования, иногда приносивший пользу, но чаще навлекавший опасности. Через десять лет после завоевания халифу была представлена географическая карта Испании с описанием ее морей, рек и гаваней, населения и городов, климата, почвы и минеральных богатств. В течение двух столетий к дарам природы присоединялась земледельческая, промышленная и торговая деятельность предприимчивого народа, а плоды его трудолюбия были преувеличены его досужею фантазией. Первый из царствовавших в Испании Омейядов искал поддержки христиан и в своем эдикте о мире и покровительстве удовольствовался умеренною данью в размере десяти тысяч унций золота, десяти тысяч фунтов серебра, десяти тысяч коней, стольких же мулов, тысячи кирас и стольких же шлемов и пик. А самый могущественный из его преемников собирал с тех же владений ежегодную дань в двенадцать миллионов сорок пять тысяч динариев или золотых монет, что составляет около шести миллионов фунтов стерлингов, то есть такую сумму, которая в десятом столетии, по всему вероятию, превышала сумму всех доходов, какие получались христианскими монархами. В его столичном городе Кордове было шестьсот мечетей, девятьсот бань и двести тысяч домов; он предписывал законы восьмидесяти городам первого разряда и тремстам городам второго и третьего разрядов, а по плодоносным берегам Гвадалквивира были красиво разбросаны двенадцать тысяч селений или поселков. Арабы, быть может, впадали в преувеличения, но, судя по их рассказам, Испания никогда не была так счастлива, так богата, так хорошо возделана и так многолюдна, как под их владычеством.

Военные предприятия мусульман получили от пророка священный характер; но между его разнообразными поручениями и между примерами его собственной жизни халифы принимали за руководство правила веротерпимости, с помощью которых можно было обезоруживать сопротивление неверных. Аравия считалась храмом и наследственным достоянием Мухаммедова Бога; но на все другие, населявшие землю народы, он не взирал с такою же заботливостью и любовью. Его поклонники считали себя вправе истреблять политеистов и идолопоклонников, которым было незнакомо Его имя; но более благоразумная политика заменила требования закона, и магометанские завоеватели Индостана после нескольких вспышек религиозной нетерпимости пощадили пагоды этой благочестивой и многолюдной страны. Последователи Авраама, Моисея и Иисуса были торжественно приглашены принять совершенное откровение Мухаммеда; но если они предпочитали уплату умеренной дани, им предоставляли свободу совести и религиозного культа. На полях сражений обреченные на смерть пленники сохраняли свою жизнь, если соглашались исповедовать ислам; женщин заставляли переходить в веру их повелителей, а путем воспитания малолетних пленников мало-помалу увеличивалось число искренних новообращенных. Но миллионы тех африканцев и азиатов, которые увеличивали туземные отряды правоверных арабов до небывалых размеров, заявляли о своей вере в единого Бога и в его пророка не столько по принуждению, сколько под влиянием соблазна. Стоило повторить краткое изречение и позволить обрезать крайнюю плоть - и подданный или раб, пленник или преступник мгновенно превращался в свободного и равноправного товарища победоносных мусульман. Этим путем можно было загладить всякие грехи и освободиться от всяких обязательств: обет безбрачия уступал место удовлетворению природных влечений; труба сарацинов пробуждала деятельные умы, погрузившиеся в дремоту внутри монастырей, и, среди этого повсеместного переворота, каждый член нового общества достигал такого уровня, какой соответствовал его способностям и его мужеству. Толпу одинаково соблазняли и те блага, которыми арабский пророк награждал в этой жизни, и те невидимые блага, которые он сулил в будущей жизни, а из любви к ближнему мы готовы верить, что многие из новообращенных искренно верили в истину и святость его откровения. Пытливому политеисту это откровение должно было казаться согласным и с человеческою натурой, и с натурой божества. Более чистая, чем система Зороастра, и более великодушная, чем закон Моисеев, Мухаммедова религия могла казаться менее несогласной с рассудком, чем те мистерии и суеверия, которые извращали в седьмом столетии простоту евангельского учения.