Захватывающее время - [6]

Я заполнял опросники в интернете, которые, якобы, должны определить алкоголик вы или нет. Вы пьете алкоголь по утрам, до завтрака? Вас раздражает, когда окружающие говорят вам, что вы пьете слишком много? Вы пьете в одиночку? И все типа того.

Во-первых, я, конечно, иногда пью по утрам, но не потому, что у меня есть такая потребность. Это мой способ внести разнообразие в жизнь. Я праздную начало нового дня, а если ты не можешь этого делать, тогда уж лучше завернуться в простыню, сложить на груди ручки и начать изучать крышку гроба. Изнутри.

Во-вторых, кого не выбесит, если его станут попрекать за выпивку? Допустим, ты выпьешь кружку пива, а мать унюхает и вместе с отчимом начнет игру в «плохой-хороший полицейский», только без хорошего, конечно. Это что, кому-то нравится?

И в-третьих, почему плохо пить в одиночку? Я же не какой-то там забулдыга, который в одно лицо пьет дешевый одеколон за автобусной остановкой. Иногда, если ты под домашним арестом и уже задолбался смотреть телик или играть в комп, пара банок коктейля может спасти от буйного помешательства. Или, например, у всех твоих друзей комендантский час по вечерам, и ты плетешься домой где, сидя на подоконнике с айподом, выпиваешь еще три или четыре банки пива перед сном. Что в этом плохого?

Все дело в том, что́ именно стоит за твоей выпивкой, понимаете? Если ты настроен страдать: «О, горе мне, моя девушка меня бросила, и Господь меня покинул», и заливаешься «Олд Гранд-дэд»[10] до такой степени, что голова не держится и подбородок прилип от груди, тогда да, ты алкоголик. Но это не мой случай. Я пью не для того, чтобы что-нибудь забыть, в чем-нибудь себя оправдать или убежать от чего-то. От чего мне бежать? Нет, все, что я делаю, когда выпиваю, наполнено созиданием. И не только расширяет мои горизонты, но и, между прочим, имеет просветительскую ценность. Когда я выпиваю, я словно вижу другие измерения этого мира. Я лучше понимаю своих друзей. Я глубже чувствую музыку и открываюсь ей. Я начинаю фонтанировать идеями, из меня экзотическим салютом сыплются слова, которые я никогда не знал. Когда я смотрю телик, я сам сочиняю диалоги, и они даже лучше тех, которые хотел написать сценарист. Я полон сострадания. Я весел. Я просто раздуваюсь от красоты господа и чувства юмора.

Правда в том, что я – пьянь господня.

Если вы не слышали, то это песня Джимми Баффетта, «Пьянь господня». Она о чуваке, который напивается так, что в нем просыпается любовь ко всему миру. Он чувствует нереальную гармонию с природой. И ничего не боится, даже самых опасных вещей вроде гигантского медведя Кадьяк[11], который преследует его в пьяных видениях.

Мой отец – мой настоящий отец, а не Гич, отчим-идиот, – любил Джимми Баффетта. Именно любил. «Маргаритавилль», «Субботний вечер в Ливингстоне», «Притяжению вопреки», «Мы с пьяницей знаем», «Почему б нам не выпить и не потрахаться» – мой отец заслушал эти записи до дыр. Я до сих пор ощущаю приятное тепло, когда слышу их.

С отцом я впервые попробовал алкоголь. Еще до развода родителей, то есть когда мне было не больше шести. Мы пошли на старый стадион к ярмарочной площади – новый, в Бриктауне, тогда еще не построили – на матч младшей бейсбольной лиги. Нас было четверо: я, отец и два его товарища, Ларри и Дон. Я все еще отлично помню этих мужиков. Веселые они были. Такие большие и шумные.

Мой отец тоже был большим – он строил дома. Красивым? Он был как Джордж Клуни, только со щелкой между передними зубами, такой же, как у меня сейчас. Хотя я тогда был совсем мелким, я чувствовал себя настоящим мужиком в обществе этих дядек. Они дразнили судью, глумились над командой противника, а игроков из команды Оклахома-Сити называли «ребятами». И в руках у них были высокие холодные банки с пивом.

Боже, как мне хотелось попробовать это пиво. Мне хотелось выпить, вскочить ногами на сиденье и заорать во всю мощь своих легких. И не важно было, что орать, мне просто хотелось, чтобы мой голос звучал вместе с голосами этих мужчин. В конце концов я так достал своего отца, что он дал мне хлебнуть из своей банки.

– Только один глоток, – сказал он, и Ларри с Доном запрокинули головы и захохотали. Но я им показал. Я залпом проглотил почти полбанки, прежде чем отец отобрал ее у меня.

Все они снова расхохотались, и Дон сказал:

– Ах, ты, засранец, Саттер. Самый настоящий засранец.

И отец добавил:

– Это точно. Абсолютно! Ты мой самый настоящий засранец.

Он похлопал меня по плечу, а я прижался к нему. Не скажу, что я захмелел, но на душе было тепло. Я любил тот стадион и всех, кто сидел на трибунах, любил старый добрый Оклахома-Сити, видневшийся вдали, его высокие здания, такие теплые и уютные в сумерках. Вырвало меня только на седьмой подаче.

В отличие от Дрю Бэрримор я не пристрастился к выпивке в начальных классах и не начал нюхать кокаин на дискотеках еще до того, как выросли волосы на лобке. Нет, до седьмого класса я выпивал понемножку да и после пил не каждый день.

В продуктовых магазинах Оклахомы продают слабенькое пиво крепостью три и два. Так что я делал: складывал бумажный магазинный пакет, засовывал его в штаны и шел в гастроном. Там я небрежно подходил к полкам с пивом и, когда никто не видел, быстренько вытаскивал пакет и совал в него упаковку из шести банок. Потом, с лучшим своим ангельским выражением на лице шествовал через центральный выход с пакетом под мышкой, притворяясь, будто только что рассчитался за «Графа Чокулу»