Захват Московии - [147]

— Стоять, бакланы! Лицом к стене! Руки на затылок! — и Саня побежал, наскоро заперев меня ключом.

Я остался один. Сложив оставшееся в пакет, допил пиво. Теперь надо ждать. Как говорится, суй железо, пока горячо. Свинья не выдаст — бог не съест…

Я вернулся к дневнику и долго писал его, вспоминая как можно больше новых лексем и деталей. «Der Teufel steckt im Detail»[102], — повторяет дедушка Людвиг, хотя, вернее, это бог прячется в деталях… Кстати, интересно, верит ли чёрт в бога?.. Надо будет на семинаре по сакралу обсудить.

Но писать было трудно — голову наполняли панические мысли о деньгах: где отец возьмёт столько? Как переправит в Москву? Как потом отдавать?.. Нет, надо к дедушке Людвигу поехать… Если очень попросить — может одолжить… У него деньги водятся, еще с военных времен. Бабаня по секрету рассказывала, что, когда дедушка Людвиг работал в Дахау хаусмайстером, там в это время профессор Мюльхауз строил лабораторию по получению золота из парафина, камней и песка со дна реки Изар, и дедушке Людвигу, очевидно, кое-что перепало, хотя золото там так как будто и не успели начать добывать — Красная армия помешала… Да, если попросить дедушку Людвига — он может одолжить Фреде деньги, хотя бы и с процентами, он деньги уважает…

А вот другой дедушка — безрукий Адольф — всегда ругал богачей и говорил, что богач несчастлив, живёт в вечной лжи и постоянном страхе за всё, что ему дорого, что высунувший голову от головы и погибнет, только от чужой. А когда он услышал по ТВ, что на аукционе была продана картина «№ 5 / 1948» Джексона Поллока за 140 миллионов долларов, от ярости грохнул своими протезами по столу: «Что это, мир окончательно ополоумел, свихнулся, спятил?» И начал считать — если с одной стороны поставить эту мазню из пульверизатора, а с другой — всё то, что можно купить на 140 миллионов, то это будут горы хлеба, километры колбасы, тонны еды, ряды новеньких машин, сотни бочек пива и вина, холмы одежды, курганы лекарств, прорва книг и т. д. Правомерно ли это? И что это вообще значит?.. Может ли стоить одна картина, какая бы она ни была великая, этих тонн и декалитров? И какое имеет право какая-то гадина где-то в своем бункере вешать себе на стены все эти тонны и декалитры, когда полмира умирает от голода и жажды?

Когда же я попытался возразить ему в том смысле, что живопись в хлебах не меряется, он отвечал, что очень даже меряется, что живопись — это то, что никому, в принципе, не нужно, пятна краски, но это покупается за бешеные деньги потому, что к этому делу привешен дьявольский ярлык дороговизны, как к золоту или алмазам. Люди, сговорившись, договорились считать алмазы и золото драгоценными. А что в них драгоценного?.. Ничего. Из золота даже приличной лопаты не сделать. Ну, алмазом стекло порезать ещё куда ни шло… И что?.. «Вдумайся, вот есть бриллиант “Куллинан” — 3106 карат, это где-то 621 грамм, его стоимость равна стоимости 94 тонн золота!.. А?.. О чем это говорит? Только о человеческой глупости и подлости! Почему кусок минерала должен быть равен 94 тоннам металла?.. А чему равны 94 тонны золота, что на них можно купить — ты можешь себе представить? Что это — мир совсем сошёл с ума?»

Чтобы не раздражать его, я не упомянул в том разговоре, что на «Сотбис» скульптурка Джакометти была продана за 104 миллиона долларов, а то бы он окончательно вспылил и ударился бы в подсчёт эшелонов с хлебами, грузовиков с колбасой и цистерн с пивом. Зато я вспомнил, как папа повёл меня ребенком на собрание акционеров «BMW», где в президиуме сидела госпожа Клаттен, хозяйка трети концерна, и её бриллианты сверкали так бурно, что людям в зале пришлось надевать темные очки, чтобы не ослепнуть. А после собрания, на улице, когда вдруг полил дождь, норковые и песцовые шубы дам намокли, и дамы стали похожи на облезлых несчастных крыс, о чём я папе и сказал, на что он усмехнулся: «Ничего, высохнут…»

…Незаметно прошло много времени, несколько часов. Мне было интересно писать. Правильно говорят: писатель — это чайник, в котором кипятятся впечатления, добавляется крепкая особая заварка личности — и чай готов!.. И чем заварка крепче, тем чай лучше. Помнится, Вы говорили на занятиях по лексике, что витать в эмпиреях, реять в облаках, заглядывать на седьмое небо, нацеплять розовые очки могут себе позволить поэты, словесные акробаты, а прозаики, как жуки, должны рыть землю, буриться сквозь трупный гной и гнойный труп, потому что каждому своё, jedem das Seine: прозаики строят вечность, а поэты гоняются за мигами, вспышками секунд, из которых, впрочем, вечность и состоит. Но как приятно быть дрессировщиком слови не бояться входить в клетку с фонемами! А этому учит чтение. Кто не читает, тот не мыслит, а кто не мыслит, тот не пишет. И когда я начал учить китайский, я понял, какой я счастливый, что у меня есть буквы, а не эти пугающе острые, чуждые, мрачные, хищные, скрытные иероглифы, на которые было так страшно смотреть, что я перестал ходить на лекции доктора Ли с третьей попытки…

Я иногда отрывался от дневника, чтобы осмотреть стены, пол, доски, прислушаться к коридору, но там было тихо, только иногда долетали слоги, какие-то движения, скрежет ключа в замках, звон решётки, отделявшей подвал от лестницы… Потом мысли уходили обратно в дневник, прорастали в него. Да, правы те, кто говорит, что с прозой никогда не скучно, ничего не страшно и жить всегда весело — она всё время с тобой, невидимая работа идёт: всплывают червячные ходы и змеиные переходы, вспыхивают детальки, гомонят слова, можно с головой зарыться в корни или поспорить с глаголами, поворошить податливые суффиксы, поиграть с приставками, подёргать за хвост окончания…