Загубленная жизнь Евы Браун - [11]

Когда молодая Дита Хелпс (она сменила фамилию в 1936 году, в возрасте двадцати четырех лет выйдя замуж за моего отца, Джона Хелпса) мучилась ностальгией, одна в неприветливой Англии, где из-за ее немецкого акцента в ней видели врага, она утешала себя, напевая «Лесного царя» — положенное на музыку Шуберта стихотворение Гёте о больном мальчике на руках у отца, который скачет на коне быстрее ветра, но не может обогнать Смерть. Стихи навевали печаль, но неразрывно связывали ее с матерью и сестрами, оставшимися в Гамбурге. Их бомбили, обстреливали и обрекали на голодную смерть войска страны, подданной которой теперь официально являлась Дита. Последний раз она виделась с матерью в Гамбурге в 1939 году, но погостить смогла всего три дня из-за неизбежно надвигающейся войны. (Осознавала ли она это? А мой отец? Как же наивны должны были быть они оба.) Моя мать была далеко не глупа, но, как и Ева, на удивление плохо разбиралась в политике. Когда разразилась война, она едва ли понимала, на чьей она стороне, и хотела только одного — чтобы ее близкие не пострадали.

Мама не была интеллектуалкой, но всю жизнь ее поддерживали выученные в детстве стихи. Она помнила их наизусть и могла от начала до конца продекламировать звучные строки «Фульского короля» Гёте или «Ныряльщика» Шиллера.

Если бы немецкие дети как следует понимали слова, то могли бы задаться вопросом: отчего их колыбельные так часто повествуют о боли и жестокости, о беспощадности рока? Почему прелестная рейнская дева и дочери лесного царя заманивают людей в холодную пучину или загробный мир? Как и в сказках, где жестокое насилие скрыто за пестрыми словесами, в реальности внешние проявления тоже вводили в заблуждение. Сентиментальность и брутальность — две крайности одного порыва: жажды власти и контроля над ближним, приобретенных либо путем обманчиво-сладкоголосых уговоров, либо патологически садистскими силовыми методами. Эти невинные стихотворения воплощают основополагающие черты немецкого характера, с раннего возраста прививая способность спокойно принимать страдание и смерть как естественные составляющие человеческого бытия наравне с птичками и маленькими принцами.

Супруги Браун, как и все немецкие родители, несомненно, читали своим дочерям сказки братьев Гримм, хотя это чуть ли не самые страшные истории на свете, уводящие в мир темных лесов, сырых пещер и холодных каменных замков, где переплетены боль и ужас, сила и слабость, власть и беспомощность. Для Евы эти декорации вовсе не были готической фантазией. Половина ее жизни прошла в лесах и холодных замках, а окончилась она в сырой пещере. Сказка «Гензель и Гретель» рассказывает о двух детях, которых мачеха выгнала, потому что не могла прокормить: классическая тема отверженности, голода и нищеты. Подобные сказки уходят корнями как в древнюю европейскую культуру, так и в историю Германии. Они сочинялись в безжалостном мире, где охота на ведьм была обычным делом и сожжение на костре — публичным зрелищем. В мире, где выживал только сильнейший.

Сборник из двухсот сказок («Сказки братьев Гримм») стал одной из известнейших и важнейших книг на немецком языке. Видимо, она затрагивала какие-то потаенные струны. Собранные и опубликованные в начале девятнадцатого века, эти истории отражали жизненный опыт многих поколений крестьян, на долю которых постоянно выпадали тяготы и страдания. Если предположить, что национальный характер определяется путем анализа тем и архетипов фольклора и сказок, то братья Якоб и Вильгельм Гримм предрекали немецким детям мрачные перспективы. Волчьи стаи мародерствовали в европейских деревнях до самого начала двадцатого века. Само слово «волк» вызывало страх, который нисколько не был преувеличен или глуп. Дикий волк наводил ужас как в фольклоре, так и во многих лесах Европы. Выбранный Гитлером псевдоним «Вольф» (волк) можно трактовать в самом что ни на есть фрейдистском духе. Называя себя «господин Вольф», он, возможно, проникал в глубины подсознания гораздо глубже, чем намеревался. Пожелай он воплотить в имени свое видение Германии, «господин Адлер» (орел) был бы более уместен, но Гитлер собирался помыкать своими последователями, а вовсе не позволять им свободно парить.

В этих сказках на ночь маленькие мальчики и девочки подвергаются суровым испытаниям, а когда (и если) возвращаются, то родители чуть ли не разочарованы тем, что они выжили. Подробности их злоключений смакуются с садистским удовольствием. Маленькая Красная Шапочка в своем ярком чепчике — приманка для всякого встречного хищника — по поручению матери отправляется через темный лес, чтобы принести бабушке обед. Притаившийся за соснами волк думает: «Какое нежное юное создание! Какая чудная пухленькая закуска!» Не самая удачная реплика, чтобы нежные пухленькие детишки погрузились в глубокий безмятежный сон. В сказке «Гензель и Гретель» изображена злобная старуха-людоедка; в «Вальпургиевой ночи» описывается ночь, когда ведьмы летят на метлах сквозь тьму как предвестницы прихода Дьявола (эпизод, воссозданный в «Фаусте» Гёте). Эти атавистические кошмары оставляли след в сознании немецких детей и будоражили их воображение всю жизнь. И возможно, готовили их к жестоким поступкам.