Заговор Ван Гога - [47]

Последним выступал Юст Берген, которого публике представили как ведущего мирового эксперта по растительным волокнам. Его задачей станет анализ холста. В разные периоды ткань вырабатывалась различными методами, а их конкретный характер можно выяснить путем микроскопического исследования материала. Зачастую Берген мог определить возраст ткани или страну происхождения, изучив метод плетения или состав нитей. Очевидно, если холст был изготовлен после смерти Ван Гога, он никак не мог на нем рисовать. Если же ткань имеет надлежащий возраст, но вряд ли могла быть доступна в Южной Франции в конце 1880-х, подлинность картины также окажется под сомнением.

– А не проще ли сделать датировку по углероду-четырнадцать? – спросил какой-то репортер от британской прессы.

Жолие обернулся к экспертам.

– Не думаю, что такая проверка поможет. Или я не прав? Может быть, действительно стоит рассмотреть этот вопрос?

– Мы ведь обсуждаем не туринскую плащаницу, – сказал Балеара, отрицательно помахивая рукой, – или иной по-настоящему древний предмет. Радиоуглерод может дать лишь некий диапазон дат. К примеру, для любого современного образца, появившегося до начала ядерных испытаний, имеется определенное стандартное отклонение. Кроме того, рассчитывается и коэффициент лабораторной ошибки. Погрешность в плюс-минус пять лет может стать весьма проблематичной, когда речь идет о художнике, чья карьера продлилась около десятилетия, а в нашем случае даже меньше.

– Да, – подхватил Юст Берген. – Я тоже так считаю. Понимаете, получаемый разброс дат вряд ли поможет. Что, например, нам скажет диапазон в двадцать лет? Вряд ли что-нибудь полезное, хотя я и не спорю, что иногда такая датировка существенно важна.

– Даже и не смейте сравнивать картину с туринской плащаницей, – проворчал Турн. – Ваша плащаница не что иное, как средневековая фальшивка.

Из публики послышалось несколько изумленных вздохов, кто-то присвистнул, раздались смешки. Эксперты неловко переглянулись.

– Что ж, – сказал Жолие, – мы, к счастью, собрались здесь вовсе не для решения проблемы с плащаницей.

– Она уже давно решена, – фыркнул Турн.

– Может быть, у кого-то есть вопросы? – с надеждой в голосе обратился Антуан к залу.

Встала какая-то женщина от французского телевидения и, не обращая внимания на договоренность, что пресс-конференция проводится на английском, скороговоркой выпалила в Жолие каким-то длиннющим вопросом на своем родном языке.

– Ah, oui, – ответил тот. – Peut-etre, madame[10].

– Я полагаю, – сказал Балеара, – что предварительные выводы мы сможем дать буквально через несколько дней.

Он оглянулся на своих коллег, ожидая согласия.

Креспи одобрительно махнул рукой. Берген пожал плечами.

– Если подделка, то времени обычно уходит мало, – сказал Люц.

– А если подлинник? – спросил Турн насмешливо. – Времени уйдет много?

– Мои собственные изыскания довольно продолжительны, так как они требуют работы в архивах, – ответил Люц, – однако технические методы могут сразу выявить противоречия.

– Да, конечно, – сказал Балеара. – Причем отсутствие противоречий вовсе не означает доказательство подлинности.

– О, если вы начнете противоречить мне, то окажетесь не правы, – надменно заявил Турн. – Здесь нет никаких сомнений: данный автопортрет принадлежит собранию «Де Грут».

Британский репортер снова вскочил на ноги.

– Предположим, доктор Турн прав и это действительно настоящий Ван Гог. Сколько за него дадут на аукционе?

Эксперты молча переглянулись.

– Вполне приличную сумму, – наконец сказал Балеара, и все рассмеялись, исключая Турна.

– Да, но конкретно сколько? – продолжал настаивать репортер. – Миллион евро? Десять миллионов евро? Двадцать?

– Вы должны понимать, – вмешался Жолие, – что мы не можем говорить о настроении рынка. Если у нас подлинник, то сначала требуется установить законного владельца. И именно от него или, скажем, от организации-владельца будет зависеть, продается ли эта картина или нет. А здесь наша работа не играет никакой роли.

– О, пожалуйста, не делайте вид, будто сами об этом не задумывались! Есть люди, которые очень даже заинтересованы в результатах вашей экспертизы. – Репортер показал на адвокатов Минского. – Кое-кого вы можете сделать весьма богатым человеком.

– «Подсолнухи» Ван Гога в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году были проданы за сумму более тридцати девяти миллионов долларов, – признал Жолие. – При этом, кстати, разгорелся спор о подлинности картины. Причем чуть позднее, в том же самом году, «Ирисы» Винсента принесли почти пятьдесят четыре миллиона, а в девяностом портрет доктора Гаше был продан уже за восемьдесят два с половиной миллиона долларов.

Турн вскочил на ноги.

– Искусство – не предмет для торга! – зашипел он. – Искусство гораздо важнее денег! Только идиот способен вообразить, будто его можно мерить деньгами! Вы спрашиваете, чем я могу доказать подлинность? Мне не нужно смотреть на собственную руку и задаваться вопросом, подлинная ли она! Я просто знаю! Это портрет из коллекции «Де Грут»! Он бесценен!

Его убежденность, подчеркнутая свистящей тростью, которой он размахивал как эспадроном, вызвала к жизни фейерверк фотовспышек. «Ага, пресса наконец-то получила желаемое», – подумала Эсфирь.