Заговор в начале эры - [141]

Цезарь не почувствовал радости, хотя тяжесть последних дней все-таки спала. Но вместо облегчения появилось ощущение пустоты. Аврелия редко ошибалась в жизни, тем более когда дело касалось Юлии.

— Они встретятся у меня дома, — ровным голосом сообщил Цезарь, — и если понравятся друг другу, я не буду возражать. Помпей обещал выдать свою дочь за Сервилия Цепиона, жениха Юлии.

— Значит, мы женим сразу две пары, — улыбнулась мать, — но я думала, их должно быть три.

— Что ты хочешь сказать? — недовольно спросил Цезарь. — Я еще очень молод. И после развода с Помпеей прошел всего год.

— Полтора года, — поправила его Аврелия, — тебе нужен сын, Цезарь, и нужна хорошая жена.

— Ты уже нашла мне супругу? — Цезарь усмехнулся.

— Конечно. Это Кальпурния, дочь Гнея Кальпурния Пизона. Она очень красивая девушка, может быть, самая лучшая в Риме, а ее отец и дяди пользуются большим влиянием в сенате и в армии.

Цезарь в который раз восхитился умом своей матери. Она была дальновидным политиком, умеющим просчитывать все варианты.

— Я знаю Пизона и его дочь, — согласно кивнул Цезарь, — она прелестна. А ее род может помочь нам укрепиться в сенате. Как ты это все продумала, я удивлен.

Он встал с ложа, подходя к матери и целуя ее в лоб.

— Ты мой самый выдающийся стратег. Я люблю тебя и Юлию больше всех на свете.

Мать вдруг посмотрела ему в глаза и прошептала:

— И Сервилию тоже.

Цезарь замер, боясь шевельнуться.

— Что ты хочешь сказать?

— Она великая женщина, Цезарь, достойная тебя и твоего ума. Береги ее.

— Вы с ней говорили, — понял Цезарь.

— Она любит тебя, почитая божеством, сошедшим с небес. Столь редкий дар, зажженный огнем Венеры, не должен угаснуть.

— Благодарю тебя, — еще раз поцеловал мать Цезарь, — ты всегда была для меня богиней Бона Деа, доброй богиней моей судьбы.

Глава XLVII

С этого времени Цезарь один управлял всем в государстве по своей воле.

Гай Светоний Транквилл

«Жизнь двенадцати цезарей»

Январские календы года начались торжественным шествием в сенат новых консулов, Цезаря и Бибула, с ликторами впереди. Это были первые и последние совместные мероприятия обоих консулов. Буквально со следующего дня начались раздоры.

Через несколько дней, накануне январских ид, Цезарь выступил в сенате с предложением нового аграрного закона, проваленного сенатом в прошлом году. Это был сильный ход.

Во-первых, консулы почти никогда не вносили подобных проектов, предоставляя эту сомнительную честь народным трибунам. Во-вторых, многие сенаторы вдруг начали понимать, почему Цезарь так спокойно относился ко всему накануне вступления в должность. Он был уверен, что его поддержат не только люмпены и плебеи, не только деньги Красса и стоявшие за ним ростовщики, но и легионеры Помпея.

Осознав эту страшную для себя угрозу, сенаторы начали откладывать рассмотрение аграрного закона Цезаря. Принцепс сената, престарелый Сервилий Ваттий Иссаварик, находящийся под влиянием оптиматов, давал слово для выступления лишь противникам Цезаря, просто блокирующим все попытки рассмотреть закон. В первый день Агенобарб выступал до конца заседания. Во второй — Лукулл, а в третий — сам Бибул. Когда на четвертый день слово взял Катон, явно намереваясь держать речь до конца заседания, Цезарь, наконец, не выдержал.

— Вы нарочно не даете рассматривать мои предложения, — гневно крикнул он.

— Не знаю, — сурово ответил Катон, — но очень многие сенаторы еще не выступили.

— Ты собираешься выступать целый день, — разозлился Цезарь, — и снова сорвешь обсуждение законов.

— Это право сенаторов, — закричал с места Агенобарб.

— В нашем сенате почти шестьсот человек, — ответил ему Цезарь, стараясь успокоиться, — если каждый сенатор будет выступать целый день, я буду выступать на пастбищах перед овечьими стадами, куда меня вы послали своим решением.

Сенаторы-популяры громко захохотали.

— Это единственное место, — не смог удержаться Катон, — где ты не будешь угрожать нашей республике.

— Именем Рима, — впервые Цезарь изменил себе, — ты арестован, Катон, за неуважение к сенату, консулам и народу римскому.

— Протестую, — немедленно закричал Бибул, вскакивая с консульского кресла.

К стоявшему на трибуне Катону подошел эдил в сопровождении легионеров.

Катон усмехнулся.

— Цезарь угрожает, — громко сказал он. — Вы видите, к чему может привести диктатура этих людей.

И, сойдя с трибуны, подняв голову, с небывалым достоинством он проследовал вслед за эдилом.

Понимая, как это глупо, Цезарь пожалел о своей ошибке. Но еще больше он расстроился, когда увидел, как вслед за Катоном поднялись почти все сенаторы. Более трехсот пятидесяти человек покидали зал заседаний. Оставшихся сторонников было недостаточно даже для кворума. Юлий понял, что напрасно погорячился. Он быстро подозвал народного трибуна Фуфия Калена.

— Наложи вето, — коротко попросил консул.

Фуфий Кален, все сразу поняв, побежал к выходу.

— Стойте, — закричал он, — остановитесь. Именем народного трибуна, действующего во благо народа и по его поручению, я накладываю вето на решение консула Гая Юлия Цезаря.

Среди сенаторов послышались изумленные голоса.

Все знали о близости народного трибуна к Цезарю и понимали, что решение отменил сам консул. Оптиматы начали возвращаться в зал, сдержанно улыбаясь. Кое-где слышались поздравления, Катон, вопреки обыкновению, вернулся на заседание почти сразу, и даже на его суровом лице явственно проступало удовлетворение от поражения Цезаря.