Заговор теней - [25]

Под пологом шалаша в ногах распростертой королевы сидел шаман Крыгтпрыга (что можно было перевести как «съевший левую ногу своего предшественника») и ковырял щепкой гнойную язву на своем тощем животе. Повелительница ыухе лежала прямо в грязи, без всякой подстилки, тело- ее покрывал густой слой засохших нечистот.

Королева Озрдгра была очень стара. Не менее тридцати сезонов дождей миновало с тех пор, как мать произвела ее на свет, а вернее — «в грязь», ибо женщины ыухе рожали, сидя по пояс в болотной тине. На морщинистой шее желтели ожерелья из зубов ящериц и летучих мышей, соски плоских грудей проткнуты засохшими листьями осоки, беззубый рот щерился в улыбке: королева узнала вошедшего. — Нрыбнагда крукгрд! — приветствовал Бертудо повелительницу, кланяясь и прижимая руки к животу — наиболее почитаемой среди ыухе части тела. Он вполне сносно произносил слова, в которых было слишком мало гласных звуков, но слишком много значений. Так, приветствие жреца можно было перевести следующим образом: «Да заползет тебе в рот зеленая ящерица!» Или: «Да благословенно чрево твое, не знающее мужа!» При желании и сообразно случаю фраза эта могла значить и пожелание поскорее опочить и напитать своей плотью приемницу. А то, что дни королевы сочтены, Бертудо понял по доставленной в его хижину дохлой ящерице и отсутствию трех жрецов, отправившихся украсть женщину у племени кру, столь же дикого и темного, как и они сами.

— Клзи-гру, — сказал шаман, перестав ковырять язву.

Бертудо привычно хлопнул себя по затылку: убил жирного комара. Хотя Крыгтпрыга не мог видеть кровососа, он просто знал, что насекомое именно сейчас решило отведать крови аргосца. Шаманы племени ыухе многое знали, умели предвидеть ближайшее будущее, и Бертудо не раз рассуждал сам с собой, отчего это Подателю Жизни вздумалось снабдить существ столь примитивных и никчемных с общепринятой точки зрения даром, о котором мечтали и коего добивались в упорных трудах многие, посвятившие себя белой и черной магии. Тайна сия была велика, но упорный аргосец надеялся ее со временем разгадать.

— Мтрга-дргу! — Шаман Мировой Лягушки зачерпнул пригоршню грязи и бросил в королеву. Зловонный комок угодил прямо в улыбающийся рот, и Озрдгра тут же принялась жевать бескровными губами, справедливо полагая, что вместе с землей и тиной в желудок попадут питательные личинки и мелкие корешки.

Жрец кивнул: он понял, чего требовал от него Крыгтпрыга. Опустившись на колени, Бертудо сложил ладони лодочкой и принялся читать отходную молитву, долженствующую помочь темной душе королевы не пропасть в Мировой Пустоте, а, вслед за сонмом душ иных, отправиться на Серые Равнины, на суд Нергала. Глядишь, Владыка Мертвых сочтет ее достойной нового воплощения, возродится она в теле послушницы или иной богобоязненной женщины, и тогда скромные усилия жреца, проведшего большую часть своей жизни в грязи и вони среди дикарей, не пропадут втуне… О сем мечтал Бертудо, на то были направлены все его благие помыслы.

Молитва подходила к концу, когда снаружи послышался шум, каркающие голоса жрецов и визг женщин, которые, как всегда, лезли мужчинам под ноги, получая причитающиеся пинки и оплеухи. Крыгтпрыга понюхал воздух, плюнул себе на живот и полез наружу.

Снедаемый любопытством, Бертудо все же дочитал положенное, мазнул за неимением елея лоб королевы грязью, и только тогда покинул шалаш.

Картина, представшая его глазам снаружи, была достойна удивления. Четверо шаманов, потрясая над плешивыми головами человеческими берцовыми костями, служившими и магическими посохами, и боевыми дубинками, командовали оравой дикарей, тащивших на плечах два огромных продолговатых кокона. Жрец признал в белесых нитях липкую паутину гигантского паука грху, существа грозного с виду, но совершенно безвредного и робкого нравом. Аборигены использовали паутину в качестве веревок, когда им удавалось захватить в плен врага — песьеголового, леопарда или дикаря из соседнего племени. Редко, но подобное случалось, и тогда возле шалаша королевы устраивалось настоящее празднество: шаманы каркали свои молитвы, молодежь радостно предавалась плотским утехам, старики колотили друг друга суковатыми дубинками и бросались камнями, так что после торжеств съедали обычно не только пленника, но и пяток-другой забитых насмерть сородичей. Однако ни разу еще Бертудо не видывал, чтобы дикари захватили сразу двух пленников.

Крыгтпрыга распорядился отнести коконы к торчавшим поодаль кольям. Кривые столбы служили ыухе чем-то вроде идолов и хотя представляли собой просто комли с ободранной корой, шаманы регулярно смазывали их собственными испражнениями, бормоча и поджимая левую ногу, что означало у них верный признак религиозного экстаза. Как ни протестовал Бертудо, как ни доказывал, что Митра запрещает творить кровавые требы, уразуметь сие было выше дикарского мировосприятия, и жрец, удалясь в свою хижину, всякий раз после жутких обрядов горячо молился, испрашивая у Всемилостивого прощения для своих подопечных.

Носильщики, подобно муравьям, потащили свою добычу к месту жертвоприношения. Опустив коконы в грязь, шумя и толкаясь, они принялись отдирать липкие нити, что должно было причинять пленникам не слишком приятные ощущения. Однако из-под пут не доносилось ни звука.