Заговор патриотов - [4]

— Как — выслать? — помертвев, спросил Томас. — Куда — выслать?

От волнения и обилия канцелярских фраз в словах следователя Томас почти ничего не понял из того, что тот говорил, но слово «выслать» очень его испугало. От него пахн?уло этапами, пересыльными тюрьмами, какой-нибудь, прости господи, Коми АССР, столица Сыктывкар, с ее зонами и лесоповалами.

— Вы будете выдворены на территорию своей республики, — сухо объяснил следователь. — Вы все поняли?

— Так точно, все, абсолютно все, — закивал Томас, хотя по-прежнему не понимал ничего.

— А теперь, Фитиль, послушай меня, — вступил в разговор капитан. — Я с ребятами неделю потратил, чтобы тебя прихватить. И мы это сделали. Но благодарности не получим. Так что считай, что тебе здорово повезло. Но если ты хоть раз появишься в Питере, хотя бы даже туристом, крупно пожалеешь. Это дело будет тебя ждать. И получишь по нему на всю катушку. Это лично я тебе обещаю, а моему слову можно верить. И я не посмотрю, иностранный ты гражданин или не иностранный. Все запомнил?

— Все, товарищ капитан, — заверил Томас. — Спасибо, товарищ капитан. Можно только один вопрос? Почему я нежелательный иностранец? Верней, почему нежелательный, это я понимаю. Но почему иностранец?

Капитан и следователь с недоумением посмотрели сначала на него, потом друг на друга, а затем разом расхохотались. Капитан даже хлопал себя по ляжкам и приговаривал: «Я не могу! Нет, не могу! Мы тут на ушах стоим, а он...»

— Ты газеты хоть иногда читаешь? — отсмеявшись, спросил он.

— Регулярно, — с достоинством ответил Томас. — Хронику происшествий, спорт, новости культурной жизни. Но в «Крестах» нам газет не давали.

— Но радио-то хоть слушал? Радио-то в камере было!

— Радио слушал, — подтвердил Томас. — Нерегулярно.

— То-то и видно, что нерегулярно, — заключил капитан.

Он вызвал молодого оперативника, приказал:

— Отвезешь этого хмыря в Ивангород. Там переведешь по мосту в Нарву. После чего дашь ему хорошего пинка под зад и вернешься домой. Приказ ясен?

— Так точно.

— Выполняй.

— Товарищ капитан, вы не ответили на мой вопрос, — позволил себе напомнить Томас. — Почему все-таки я иностранец?

— Да потому, что с позавчерашнего дня Эстонской Советской Социалистической Республики не существует. Совет народных депутатов СССР удовлетворил просьбу прибалтийских республик об отделении от Советского Союза. И теперь есть независимое государство Эстония. И ты — гражданин этого гребаного независимого государства. Не знаю, станет ли независимая Эстония счастливей, но одному человеку от этого дела повезло точно. Тебе. Будь здоров, Фитиль. Желаю никогда в жизни тебя не встретить.

Вот так Томас Ребане узнал, что его родина обрела независимость.

Через три часа оперативник высадил Томаса из потрепанных милицейских «Жигулей» на окраине Нарвы, пинка давать не стал, лишь снисходительно махнул на прощанье рукой и укатил куда-то в глубину России, которая вдруг стала заграницей и превратилась от этого в огромную и таинственную терра инкогнита. А Томас стоял на мосту, смотрел на хмурую нарвскую воду, на темные от осенних дождей краснокирпичные крепостные стены Ивангорода и пытался понять, что же, собственно говоря, он, гражданин независимой Эстонии, ощущает.

Он ощущал радость от того, что удалось обойтись без встречи с судьей Кузнецовой. Да, это он ощущал.

Но больше не ощущал ничего.

Хотя нестандартная ситуация, в которой Томас Ребане оказался в Ленинграде в дни объявления Эстонии независимым государством, закончилась наилучшим для него образом, его тонкое наблюдение о родовой, сидящей в генах способности чиновничества всех видов и рангов находить самые худшие из всех возможных решений получило в последующие годы столько подтверждений, что даже говорить об этом стало банальностью. Удивлялись уже не глупости принимаемых решений. Удивлялись, когда постановление правительства или парламента оказывалось если не разумным, то хотя бы не очевидно портящим людям жизнь.

Томас творчески развил свой тезис. Он пришел к выводу, что лучший чиновник — это тот, кто не делает ничего. Совершенно ничего. Просто ходит на работу, сидит в своем кабинете, получает зарплату и не принимает никаких решений. В политических дискуссиях, которых Томас не любил, но в которых как интеллигентный человек вынужден был участвовать, так как возникали они везде и по любому поводу, этот его коронный тезис снимал накал страстей и примирял самых яростных оппонентов. Все соглашались: да, лучше бы они, падлы, сидели и ничего не делали.

Но они делали. А поскольку ситуация была в высшей степени нестандартной везде — и в независимых государствах Балтии, и в скукожившейся после распада СССР России, — то и решения, принимаемые правительственными чиновниками всех уровней, были настолько нелепыми и даже чудовищными, что весь мир ахал, а граждане новоявленных независимых государств только головы втягивали в плечи и испуганно озирались, пытаясь угадать, какая новая напасть и с какой стороны их ждет. И не угадывали. Потому что этого не знал никто. И в первую очередь — те, кто принимал решения.

В богемных компаниях, в которых проходила жизнь Томаса Ребане, за ним укрепилась репутация человека остроумного, широко, хоть и поверхностно, эрудированного и несколько легкомысленного. Но при всей своей легкомысленности он был далеко не глуп. Он был равнодушен к политике, но довольно быстро понял, что та неразбериха, в пучину которой погрузилась Эстония в пору становления своей государственности, не так уж и случайна, как казалось на первый взгляд. Под истерики митингов, под телевизионные сшибки политических дебатов, под пикеты и марши протеста русскоязычного населения, возмущенного готовящимися законопроектами о гражданстве и государственном языке, в республике происходило крупномасштабное мародерство, которое на страницах газет именовалось перераспределением общенародной собственности, денационализацией и прочими красивыми и умными терминами.