Заговор патрициев, или Тени в бронзе - [58]

— Послушай, девушка, когда я работал твоим охранником, у нас не было никаких конфликтов. Я получал от тебя приказы и, когда ты хотела уединения, уходил!

Между кипарисами появилось яркое пятно. Я бросил в ту сторону предупреждающий взгляд, потом опустил кулаки, давая Елене уйти. Ее левая рука скользнула по моей — но не сделала никакой попытки ответить на мое пожатие и выскользнула.

Чтото меня взволновало; я понял, что именно.

На пальце, где люди обычно носили обручальное кольцо, у Елены было надето до боли знакомое металлическое колечко, пробежавшее по моей ладони. Оно было сделано из британского серебра, и я сам подарил его Елене.

Скорее всего, она забыла про кольцо. Я ничего не сказал, чтобы девушка не смутилась и не почувствовала, что должна снять его, поскольку считалось, что наши отношения уже заканчивались.

Я стал уходить, но вернулся.

— Если ты едешь в Нолу… Хотя нет, ничего.

— Не серди меня! Что?

Нола славилась своей бронзой. Моя мама ждала подарка из Кампании, так что тактично намекнула, что привезти. Я сказал Елене. Грациозная дочь сенатора подарила мне спокойный взгляд.

— Посмотрю, что можно сделать. Прощай, Фалько!

Мы с Ларием сидели под оливковыми деревьями, пока я отсчитывал время, когда эта высокая девушка решительно пронесется мимо террасы и пастбища и вернется в дом.

— Вы снова с ней встречаетесь? — допытывался мой племянник.

— Типа того.

— Назначили свидание?

— Я попросил ее купить коечто.

— Что? — Его романтическую душу уже затмевало нехорошее подозрение, когда он вдруг понял, что я сделал нечто возмутительное.

— Бронзовое ведро, — признался я.

XXXV

Как раз перед выездом на дорогу мы встретили паланкин какогото аристократа, который несли полдюжины рабов, неспешным величавым шагом направляясь в сторону дома. Того, кто сидел внутри, скрывали непроницаемые стекла, но золотая кайма на одежде носильщиков и большая карета темнокрасного цвета говорили сами за себя. К счастью, подъездная дорога Марцелла оказалась достаточно широкой для нас обоих, поскольку мой племянник считал вопросом чести никогда не уступать дорогу человеку из высшего сословия.

Весь обратный путь до Оплонтиса Ларий был так раздражен моим отношением к Елене, что отказывался со мной разговаривать. Чертов романтик!

Все еще молча, мы устроили Нерона на ночлег.

Мы зашли в дом, чтобы снять грязную одежду. Хозяйка постоялого двора красила свой шкаф в угольно черный цвет, так что по всему помещению распространилась отвратительная вонь экстракта чернильного ореха.

— Вы никогда больше с ней не встретитесь! — взорвался Ларий, когда его отвращение, наконец, вырвалось наружу.

— Нет, встречусь.

Елена купит мне ведро; а потом, возможно, он прав.

* * *

Отпрыски Петрония все были во дворе. Они сидели на пыльной земле, прислонившись головами друг к другу, и играли в умные игры с веточками мирта и грязью. Дети повернулись спинами в знак того, что нам не следовало мешать их напряженной игре. Вокруг бегали котята. Казалось, за ними никто не присматривал.

Мы вышли на улицу. Няня Оллия лежала на берегу, в то время как ее рыбак ходил неподалеку, демонстрируя свою гладкую грудь. Он чтото рассказывал; Оллия вглядывалась в море, увлеченно слушая. У нее был задумчивый взгляд.

Я мрачно кивнул девушке.

— Где Петроний?

— Пошел прогуляться.

Ее рыбак был не старше моего племянника; он носил усики, которые я ужасно ненавидел — над его невыразительным ртом вырисовывался худой черный червяк.

Ларий затаился вместе со мной.

— Мы должны спасти Оллию.

— Дай ей развлечься!

Мой племянник нахмурился, а потом, к моему удивлению, покинул меня. Вспомнив о своем возрасте, я наблюдал, как он подбежал к парочке и тоже присел на песок. Парни глядели друг на друга, а юная Оллия продолжала смотреть на горизонт — полненькая, чересчур эмоциональная дурочка, парализованная своим первым успехом в обществе.

Я оставил эту нелепую картину и побрел вдоль берега. Я думал о Пертинаксе и Барнабе. Я думал о Криспе. Любопытно, но я начинал чувствовать, что Крисп и Барнаб допускали меня к правде только по касательной.

После этого я задумался о вещах, не связанных с работой.

Раздраженный, я брел по кромке воды, играя с высохшей скорлупой от черепашьих яиц, пока постепенно не стал чувствовать себя как Одиссей в пещере Полифема: за мной злобно наблюдал огромный единственный глаз.

Он был нарисован на корабле. Алочерного цвета, с бесстыдным продолжением нарисованного египетского бога. Предположительно на другой стороне гордого носа этого судна находился второй такой же, но оно стояло боком к берегу, так что, не имея дрессированного дельфина, который отвез бы меня туда, у меня не было возможности проверить. Корабль стоял на якоре, на безопасном расстоянии от любопытных отдыхающих. Его внешний вид ярко демонстрировал огромное богатство владельца, который, якобы наслаждаясь уединением, с таким удовольствием позволял широким слоям общества любоваться его морским красавцем. Однако это судно не было похоже на дорогую игрушку, которую покупали и привязывали к жалким кучам соломы, из которой наспех сделаны перила на причале Оплонтиса.

Кто бы ни создал эту морскую красоту, он хотел сделать заявление. По всему кораблю было написано «деньги». Он представлял собой сорок футов истинного искусства. У судна был единственный короткий ряд покрытых красной охрой весел, идеально ровных в неподвижном состоянии, гротмачта с квадратным темным парусом, фокмачта и до боли мягкие очертания. Строителю этого корабля какимто образом удалось объединить стройный киль, как у военного судна, с достаточным пространством в трюме и на палубе, чтобы сделать жизнь на борту удовольствием для богача, обладавшего огромными средствами, благодаря которым и было создано это чудо.