Заговор мерлина - [2]

Нас, детей, которые постоянно путешествовали с королевским кортежем, было человек тридцать, не больше. Остальные присоединялись к нам только на Рождество и по другим большим религиозным праздникам. Мы с Грундо всегда им завидовали. Им не приходится все время одеваться прилично и соблюдать придворные манеры. Они всегда знают, где проснутся завтра утром, не то что мы: едешь всю ночь, а к утру оказываешься то посреди чиста поля в Норфолке, то в глухой дербиширской долине, то в каком-нибудь оживленном порту. Не приходится им и трястись в автобусе в разгар летней жары. А главное, они могут гулять повсюду, исследовать окрестности. А мы никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, чтобы по-настоящему познакомиться с ним. Только и успеваешь, что осмотреть всякие там замки и большие здания, где обычно останавливается король.

Особенно завидовали мы принцессам и младшим принцам. Им дозволялось большую часть года оставаться в Виндзоре. При дворе поговаривали, что королева, будучи иностранкой, пригрозила вернуться к себе в Данию, если ей не дозволят жить на одном месте. Все сожалели о бедняжке-королеве, которая никак не может понять, что король просто обязан путешествовать по стране, чтобы королевство процветало. Некоторые утверждали, что вся магия Островов Блаженных – а может, и весь мир Блаженных – держится на том, что король постоянно переезжает с места на место, удостаивая посещением каждый акр Англии.

Я спрашивала об этом у своего дедушки Хайда. Дедушка у меня магид и разбирается в магии стран, миров и так далее. И он сказал, что, возможно, в этом действительно что-то есть, однако, по его мнению, люди преувеличивают. Он сказал, магия Блаженных действительно очень важна по самым разным причинам, однако на самом деле хранить ее поручено мерлину.

Моя мать часто поговаривала о том, чтобы отправить меня жить к дедушке в Лондон. Но тогда мне пришлось бы бросить Грундо на растерзание Сибилле и Алише, так что каждый раз, как мать спрашивала меня об этом, я говорила ей, что горжусь тем, что живу при дворе (это чистая правда), что здесь я получаю самое лучшее образование, какое только возможно (и это тоже правда, хотя бы отчасти), а потом вроде как переводила разговор на другое, надеясь, что мать об этом забудет. Если же она никак не унималась и продолжала рассуждать о том, что такая жизнь не годится для девочки-подростка, я, в свою очередь, принималась рассуждать о том, как дедушка разводит георгины. Георгины как образ жизни – это решительно не по мне.

Последний приступ заботливости случился у мамы в Нортумбрии, во время дождя. Мы стояли лагерем в глубокой, заросшей вереском долине, дожидаясь, пока король Шотландии нанесет официальный визит нашему королю. Место было настолько пустынное, что даже для короля дома не нашлось. Холст королевского шатра, стоявшего прямо под нами, мало-помалу намокал и приобретал унылый желтоватый оттенок, мы шли, то и дело наступая на блестящие россыпи сырого овечьего навоза, и я рассуждала о том, как дедушка разводит георгины.

– И не глупо ли могущественному волшебнику заниматься такой чепухой! – говорила я.

– Жаль, что ты так к нему относишься, – сказала мама. – Ты ведь знаешь, он очень многое делает, не только цветочки разводит. Твой дед – замечательный человек. А он был бы рад, если бы ты составила компанию твоему кузену Тоби.

– Мой кузен Тоби – хлюпик, который позволяет помыкать собой и безропотно полет георгины, – возразила я.

Я взглянула на маму сквозь упавшие мне на лоб влажные черные локоны и поняла, что георгины подействовали не так хорошо, как обычно. Лицо у мамы по-прежнему оставалось серьезным. Моя мама вообще очень серьезный человек, и работа у нее очень ответственная – она королевский казначей. Но обычно мне все же удается ее развеселить. Когда мама смеется, она запрокидывает голову и становится очень похожа на меня. У нас обеих довольно вытянутые розовощекие лица и одинаковые ямочки на подбородке, только глаза у нее черные, а у меня голубые.

Я видела, что дождь вгоняет маму в тоску. Это действительно очень утомительно: приходится следить за тем, чтобы компьютер не отсырел, и ходить в туалет в маленькую сырую палатку, колышущуюся на ветру, и так далее, и тому подобное. И я поняла, что это один из тех случаев, когда мама принимается воображать, будто я вот-вот свалюсь с ревматизмом или воспалением легких и умру. Видимо, придется разыграть свой главный козырь, а не то я еще до обеда отправлюсь в Лондон.

– Да брось ты, мам! – сказала я. – Дедушка ведь тебе не отец. Он папин. Если уж тебе так хочется отправить меня в лоно семьи, отчего бы вместо этого не послать меня к твоему отцу?

Мама плотнее запахнулась в свой блестящий плащ-дождевик и отступила на шаг.

– Мой отец – валлиец, – сказала она. – Если ты поедешь к нему, то окажешься в чужой стране. Ну ладно. Если считаешь, что ты способна выносить это ужасное бродячее существование, не будем больше говорить об этом.

И ушла. Она всегда так делала, если кто-то заговаривал о ее отце. Я думала, что это, должно быть, ужасный человек. О своем втором дедушке я знала только, что маме пришлось сбежать из дома, чтобы выйти замуж за папу, потому что ее отец не позволял ей выходить замуж. Бедная мамочка! А я еще пользуюсь этим, чтобы от нее отделаться! Я вздохнула – отчасти облегченно, отчасти виновато. И пошла искать Грундо.