Заговор красного бонапарта - [97]

Красный маршал сказал это от искреннего сердца, не думая о том, что эта его речь сыграет свою роковую роль в его же судьбе…

* * *

Толстый красный карандаш сломался от удара по столу. Усатое лицо с насупленными бровями недовольно поднялось от телеграммы. Сталин был явно очень рассержен. На его нервный звонок в кремлевский кабинет быстро вошла секретарша.

— Почему мне этой телеграммы вовремя не дали? — резко спросил он, не оборачиваясь.

— Простите, Иосиф Виссарионович… Я думала…

— Ах, вы иногда и думать умеете? — едко оборвал Сталин в сердцах, но потом, обернувшись, увидал умело подкрашенное, красивое лицо Розы Каганович, и гневные морщинки на его лбу немного разгладились.

— Что ж ты думала?

— Что эта телеграмма не так уж и важна. И я решила вас не будить. Вы ведь вчера так много работали!..

Голос звучал томно и нежно. Роза подошла ближе и от нее пахнуло тонкими духами. Гнев Сталина стал проходить.

— Вот что значит иметь хорошеньких секретарш! Они всегда своих патронов жалеть будут. А когда эта телеграмма получена?

— В два часа ночи.

Сталин опять нахмурился. Если Тухачевский произносил свою речь вечером, то отчет должен был быть получен около полуночи. Ах, этот Довгалевский. Вот старая шляпа!.. Такое важное сообщение… Но присмотревшись к телеграмме, Сталин заметил на ней пометку — 0 ч. 02 минуты.

— Что за чорт: неужели наши телеграммы из Парижа идут сюда целых два часа? Проверь это, Роза, и взгрей, кого нужно, без всякой пощады. Безобразие!

— Но ведь… Иосиф Виссарионович… Телеграмма шла только несколько минут.

— Как так: отправлена в 0 часов две минуты. Прибыла сюда в 2 часа. Откуда же «несколько минут»?

— Но ведь время в Париже сзади нашего на два часа. Когда там полночь, у нас уже два часа утра.

Сталин удивленно поглядел на Розу. Ему хотелось ее о чем-то спросить, но он сдержался. При его некультурности, он не сразу понял, почему вышла такая разница в часах. Но показать перед Розой свое незнание он не хотел… В ранней молодости Сталин готовился быть священником и учился в духовной семинарии, но оттуда в шестнадцатилетнем возрасте был исключен за революционную пропаганду и с тех пор стал профессиональным революционером-подпольщиком. Не успевая «подковаться по марксизму», он, разумеется, не мог и мечтать о более широком образовании. Знал только свое дело — властвовать силой, хитростью, интригами, обманом, провокациями. У него не было ни широкого образования, ни ума, ни обаяния Ленина. Этот восточный, хитрый и жестокий деспот знал, что в нем нет ничего, перед чем добровольно преклонились бы люди. И он старался никогда не показывать неполноценности своей личности, тщательно скрывая провалы своего образования. Поэтому, в ответ на объяснения Розы, он только хмыкнул и изменил тему разговора:

— А ты разве в это время еще не спала?

— Нет еще, — скромно потупила глазки секретарша. — Очень много работы было…

— Эх ты, бедняга. Кончились, выходит, твои хорошие денечки? Теперь около меня, уже не понежишься, Розочка?

— Да я и не жалуюсь, товарищ Сталин. Жить рядом с вами, работать на пользу мировой революции и коммунизма, брать с вас пример — для меня высшее счастье.

Опять скромно и томно опустились глазки. Грубое лицо Сталина расплылось в улыбке. Он притянул девушку к себе.

— Вишь ты, какая миленькая большевичка нашлась тут, — усмехнулся он. — Ну, ладно, Розочка. Только в следующий раз буди меня ради таких телеграмм. Лучше лишний раз проснуться, чем лишний раз проспать. А теперь иди к себе, Арарат моего сердца.

Когда дверь за секретаршей закрылась, брови Сталина опять нахмурились. Аппарат советской информации и слежки работал без осечек. Но… какой дьявол дернул Тухачевского говорить о «тевтонской опасности»? Ах, чорт!..

Сталин взволнованно прошелся по кабинету. Речь маршала в Париже могла стать большим осложнением в его отношениях с новой Германией. Уже давно его особо доверенные, люди пытались наладить в Германии переговоры относительно заключения военно-политического договора. Торгпред в Берлине, Канделяки, являясь неофициально особоуполномоченным Сталина, сообщал, что он надеется на удачное завершение начатых «разговоров». Сталину хотелось направить динамизм нацистской Германии в сторону Запада, спровоцировать войну, но остаться в стороне и в выигрышный момент выступить на европейскую сцену с нетронутой армией, — «поставить красную точку», как умно сказал недавно Каганович. Германия, как будто, шла на сближение, на «дружественные переговоры». И вот в такой критический момент дернула нелегкая Тухачевского произнести свой тост. Правда, собрание в Париже было неофициальным, имело чисто дружеский, личный характер, но ведь для придирки всего довольно. И даже подобная мелочь может нарушить успешное течение «разговоров». Такое уж теперь нервное, напряженное время… А если этот Тухачевский, проездом через Германию, еще что-нибудь брякнет? Он ведь не знает тайных планов Кремля!..

Сталин вернулся к столу и опять позвонил. Через несколько секунд в дверях неслышно появилась Роза.

— Стенографируй, — коротко сказал Сталин. —

Молния.

Париж.

Полпреду Довгалевскому.