Заговор красного бонапарта - [117]

— Ну, ладно. Довольно тебе зубоскалить, Иона. Садись, — разговор важный будет. — С водкой?..

Через несколько минут группа командармов неслась по прекрасному шоссе в сторону от Москвы. Тухачевский молчал, нахмурив брови, и скоро все поняли, что эта поездка предпринята им неспроста. Когда автомобиль, по молчаливому движению руки маршала, свернул в сторону от большой дороги, на проселок и въехал в небольшую лощинку, Тухачевский приказал остановиться. Смутный затормозил и повернулся к заднему сиденью.

— Ну, вот что, товарищи, — медленно и значительно сказал Тухачевский, обводя серьезным взором лица старых друзей. — Положение осложняется. Вот какие новости…

Он рассказал кое-какие детали своей поездки за границу, коснулся положения армии в стране и сообщил про начавшиеся аресты высшего комсостава и о неизбежности столкновения армии с НКВД.

— До сих пор, товарищи, — тихо закончил он, — нам удавалось сберечь нашу армию от разрушительных рук Ягоды и Ежова. Я очень боюсь, что приближается момент, когда столкновение станет неизбежным. Мы здесь — старые, проверенные друзья. Скрывать нечего: после разгрома партии и НКВД неизбежно должна придти очередь армии. Путна — первый звонок об опасности!.. И нам, друзья, нужно уже теперь решить, что делать, — только лишь ждать, или…

Тухачевский замолк. Его решительные слова не удивили сидевших в автомобиле. Все это были люди с ясными головами, смелыми сердцами и кипучей энергией. Они вместе с Тухачевским много лет отвоевывали от вмешательства партии и ГПУ самобытное существование армии и теперь чувствовали, как после разгрома верхов партии, Коминтерна и НКВД все ближе приближается момент, когда чекистская хватка попытается сжать и независимость армии, отвоеванную с таким трудом. В стране диктатуры одного человека все должно было склониться перед ним. Армия должна была быть только послушным оружием в руках Сталина и Ежова. А между тем, армия вела себя, как гордый, независимый и мощный защитник страны, требуя себе свободы развития и пресекая попытки вмешательства в ее внутреннюю жизнь. Конечно, так дальше, с точки зрения Сталина и Ежова, продолжаться не могло. Молодые командармы знали, что поднятый маршалом вопрос никак не является абстрактным, а касается и их голов. Если за последние годы полетели головы старых революционеров с мировыми именами, то что уж говорить про них, гордое молодое поколение новой России?..

Вопрос, поставленный Тухачевским, был тяжелый и больной. Таким людям, как молодые командармы, полным инициативы и решительности, трудно было пассивно ждать опасности и удара. Да и их военная сметка подсказывала, что выгоднее ударить самим, не ожидая, пока липкая от крови рука Ежова сожмет их горло. В поддержке своих командиров и солдат они были уверены. Свою силу все они сознавали… Но можно и нужно ли ее уже применить? Пробил ли этот час?..

Все эти молодые командармы были, в той или иной мере, созидателями советской власти и Красной армии. Именно эта власть вывела их на высоту командования войсками. Именно ей они отдали свои силы и знания, чтобы подготовить армию, как можно лучше, к неизбежным боям с внешним врагом… Да, конечно, готовящийся удар Сталина-Ежова несомненно ослабит силу армии. Но не ослабят ли ее еще больше неизбежные волнения, связанные со встречным контрударом? Вопрос был сложен и тягостен. Эти люди — гордые, независимые, уверенные в себе и своих силах — не могли сразу найти нужного выхода. И ждать и ударить было равно опасно и для них, и для самой армии…

Сидевшие в машине долго молчали. Теплый весенний ветерок мягко влетал в раскрытые окна. Утренний, веселый птичий гомон наполнял зазеленевшую рощицу. Но никто не замечал этого. Мысли каждого были напряжены до крайности. Что делать?

Якир первый прервал молчание.

— Ну, что ж, товарищи, была не была! На мой взгляд, нужно немедленно начать подготовку к отпору. И отпору серьезному. Нужно хорошенько посовещаться с толковым и верным комсоставом, принять кое-какие мобилизационные меры, чтобы молча сказать Ежову: «лапы прочь от армии!..»

— Ежову? — тихо заметил Корк. — Но ведь за ним стоят Сталин и политбюро… Им-то ведь так не скажешь!.. Это уже похоже на прямой бунт, на подготовку восстания. Второй Кронштадт!

— И кроме того, не нужно забывать, — так же тихо добавил Уборевич, — что если наше сопротивление выльется в форму волнений или, не дай Бог, даже восстания, — враги наши не дремлют… Не знаю, как кто, но Польша, перед которой стоит моя армия, с радостью вцепится в нашу страну, чтобы оторвать от нее еще клок. Ведь доказать, что Смоленск и Киев — старинные польские города, при известной ловкости, не так уж и трудно.

— Да, все это верно, — согласился порывистый Якир. — То же можно сказать и о Германии: там тоже насчет Украины не прочь… Хотя бы и без «исторических прав»

Якир, посланный в 1926 году в Берлин, окончил там германскую военную академию и говорил поэтому, как авторитет. Да и без его слов всем командармам было ясно, что если развернется сопротивление армии, неизбежно вспыхнут восстания по всей стране, — слишком уже велико напряжение внутренних сил народа. Не зря ведь многие миллионы «строптивых» находятся за проволокой концлагерей. Сопротивление армии Ежову и Сталину обозначало внутренний переворот и тем самым неизбежное временное ослабление оборонительной силы армии. А сбоку стояли два страшных, старых врага — Польша и Германия. Как быть?