Заговор графа Милорадовича - [63]

— не больше и не меньше! «Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то: масонских лож или другими, закрыть и учреждения их впредь не позволять, а всех членов сих обществ обязать подписками, что они впредь, ни под каким видом, ни масонских, ни других тайных обществ, ни внутри Империи, ни вне ее составлять не будут».

Историков и читателей исторических трудов этот рескрипт повергает в изумление и недоумение: неужели можно быть таким наивным, чтобы считать, будто подобный указ способен искоренить крамолу? Неужели не ясно, что тайные общества на то и тайные, чтобы их участники не спрашивали разрешения ни на их создание, ни на деятельность?

Разумеется, наивность совершенно не была присуща императору Александру Павловичу. Просто ему необходимо было пресечь двусмысленность и кривотолки, вызванные его прошлогодним устным заявлением. Недаром тогда не предпринимались никакие попытки получать от кого-либо какие-либо подписки о лояльности, и царь на этом вовсе не настаивал.

На этом милосердию и сочувствию царя к вольнолюбцам был очерчен четкий предел: отныне ни сам царь, ни любые его верноподданные не обязывались проявлять терпимость к конспираторам — так себя впредь и повел Александр I.

5. Будни заговорщиков

Издав рескрипт 1 августа 1822 года о заговорщиках, Александр I снова должен был вернуться к проблеме престолонаследия.

Положение, в которое зашло дело после 2 февраля 1822 года, оказалось для него крайне неприятным: он сам захлопнул за собой ловушку!.. Заявление Константина от 14 января 1922 года давало царю полное право принять решение о переходе престолонаследия к Николаю. Но он лишился этого права после собственного письма от 2 февраля — ведь право решения теперь предоставлялось Константину!

Разумеется, царь, как и любое иное юридическое лицо, имел право в дальнейшем изменить свое собственное решение. Юридически это было возможно, но этически — нет! Если бы это произошло, то Константину оставалось бы только покориться — ведь его якобы добровольное заявление от 14 января пока никем пересмотрено не было, хотя Александр 2 февраля сделал такую возможность допустимой. Константин, однако, имел бы полное право с документами в руках доказать, что царь неверен собственному слову, а потому поступает бесчестно, на что Константин и пытался намекнуть еще в послании от 14 января! Моральное противоборство между Александром и Константином безоговорочно выигрывал последний. Он его и выиграл, признания чего до сих пор не удосужились сделать историки.

С некоторым опозданием Александр понял, что всеми предпринятыми демаршами только ухудшил собственное положение: теперь не он сам, а Константин держит в руках решение вопроса о том, кому быть наследником российского престола — как, собственно говоря, и обстояло дело еще до января 1822 года. Хуже же стало потому, что о добрых отношениях братьев теперь уже никак не могла идти речь. О возможности самому Александру распоряжаться судьбой трона, как он это себе позволил в 1819 году, беседуя с Николаем, речи также уже идти не могло. Отчасти поэтому и Николай не смог удостоиться откровенного разговора с царствующим братом — при полном объяснении последнему пришлось бы пойти на унижающие его признания.

Но Александр смиряться не хотел, тем более, что теперь демонстративное (в очень узком кругу посвященных, конечно!) нежелание Константина окончательно решить вопрос о престолонаследии заставляло подозревать и иные его тайные намерения. На подозрения, как мы знаем, Александр был скор.

В августе 1822 и в начале следующего года Александр дважды посетил Варшаву (по дороге за границу: в Вену и далее на конгресс «Священного союза» в Верону — и назад), и имел возможность беседовать с братом и наедине, и как угодно. Понятно, что сам Александр не мог вновь возвращаться к вопросу о престолонаследии после предоставления права решения Константину. Но и последний, как совершенно очевидно, не стал прояснять своих намерений — по сути это могло восприниматься как довольно угрожающее поведение.

Во время этой поездки российского императора за границу Меттерних заметил резкие изменения, происшедшие с ним — «утомление жизнью»; переживания последних двух лет дались Александру очень недешево!

Были ли основания у Александра подозревать Константина в недобрых намерениях? Вероятно — были.

«О заговоре кричали на всех перекрестках», — позже писал А.С.Пушкин, хотя это, конечно, поэтическое преувеличение. Все же круг действительно информированных и причастных был достаточно широк.

После декабря 1825 года Николай I всерьез терялся в догадках: не были ли заговорщиками Н.С.Мордвинов, М.М.Сперанский, А.П.Ермолов, П.Д.Киселев и целый ряд других. Ничего достоверного вроде бы установить не удалось: все они были предельно осторожны, а жестокость возможной расправы не способствовала их откровенности.

Круг подобных деятелей, как упоминалось, более всего беспокоил и Александра I. Недаром постоянно сменялся состав его ближайших помощников; на первых ролях теперь закрепились Аракчеев и Канкрин, а оставшиеся соратники юности и молодости императора (П.А.Строганов умер в 1817 году), не исключая А.Н.Голицына, были отодвинуты во второй-третий ряд. В 1823 году и В.П.Кочубей слетел с поста министра внутренних дел.