Загадки малорусской истории. От Богдана Хмельницкого до Петра Порошенко - [58]

Для полноты картины можно привести цифры из газеты «Киевлянин» за 1 (14) июля 1905 года. В газетной заметке сообщались сведения о ценах на ягоды на рынках Киева (снова-таки фунты переводим в килограммы):

Клубника 5–7 копеек за килограмм.

Земляника 15–17 копеек за килограмм и дешевле.

Смородина 7—15 копеек за килограмм.

Вишни 10–12 копеек за килограмм.

Абрикосы 15–20 копеек за сотню.

Перевести сотни в килограммы довольно затруднительно. В газете, однако, сообщается, что все ягоды спелые и крупные. О вишнях же специально отмечено, что они «еще недавно появились, а потому, несомненно, будут продаваться весьма дешево, так как урожай вишен везде в окрестностях Киева очень обильный».

Что касается заработной платы, то из лиц рабочих специальностей самыми высокооплачиваемыми в Киеве в 1913 году были медники – рабочие, занятые на производстве изделий из меди. Их средний заработок составлял 2 рубля 22 копейки в день. Дневной заработок кровельщика составлял в среднем 2 рубля 8 копеек, столяра – 1 рубль 92 копейки, слесаря и кузнеца по 1 рублю 90 копеек. Маляр зарабатывал в день 1 рубль 78 копеек, токарь – 1 рубль 54 копейки, каменщик – 1 рубль 38 копеек. Хуже всего оплачивался труд чернорабочих – рубль в день. Таким образом, зарплаты обычного слесаря за день хватало для покупки пяти килограммов свинины. Кажется, совсем неплохо.

К вышесказанному стоит добавить, что, по подсчетам экономистов, реальная (с учетом цен на предметы первой необходимости) заработная плата рабочих в царской России была самой высокой в Европе. По этому показателю Российская империя уступала только Соединенным Штатам.

И еще одно. В предисловии к названному бюллетеню заведующий губернским статистическим бюро отмечал, что многое, фигурирующее в опубликованных материалах как «продукты первой необходимости», теперь (то есть в 1920 году) вышло из употребления или сделалось предметом роскоши. Ну и кому была нужна «пролетарская революция»?

Галицкий погром

«Прошлое не является полем, по которому ходят только историки и археологи, чтобы собрать остатки старины и спрятать их в музей. Нет, оно простирает свою руку над нами», – писал еще сто лет назад видный литературный критик Мыкола Евшан (Николай Федюшка). И тут с ним трудно не согласиться. Только вот замечаем мы эту нависшую над нами руку не всегда. Потому что само прошлое знаем недостаточно. А без этого знания невозможно дать ответ на многие актуальные ныне вопросы. Например, на такой: «Почему идеология «украинского буржуазного национализма» (употребим здесь термин советской эпохи) наиболее распространена в Галиции?»

Казалось бы, на галичан не распространялись ни решения Переяславской рады, ни пресловутые Валуевский циркуляр и Эмсский указ (о которых нагромождены буквально горы лжи). Не затронул Галицию и голод 1933 года. Но именно выходцы из этого региона громче всех жалуются на «почти 350-летнее московское иго», «насильственную русификацию», «сталинский голодомор». И наоборот, жители областей, дольше всего пребывавших «под игом» (и, значит, больше других «настрадавшиеся»), настроены в основном пророссийски. В чем же причина столь загадочного явления? Разгадку следует искать в прошлом.

Русь подъяремная

Трудно даже представить, но еще в конце ХIХ – начале ХХ века коренное население Галиции, находившейся тогда в составе Австро-Венгрии, в национальном отношении не отделялось от великороссов. Галичане считали себя частью единой русской нации, проживавшей на пространстве «от Карпат до Камчатки». (Подобно тому как, несмотря на этнографические различия, считали себя единой нацией немцы Верхней и Нижней Германии, французы Северной и Южной Франции, поляки Великой и Малой Польши и т. д.) «Как славянин не могу в Москве не видеть русских людей, – отмечал крупнейший на то время галицкий писатель Иоанн Наумович (сознательно замалчиваемый сегодня). – Хотя я мало-русин, а там живут великорусы; хотя у меня выговор малорусский, а у них великорусский, но и я русский, и они русские». Свою землю народ в Галиции называл Русью подъяремной (то есть находящейся под ярмом) и втайне надеялся, что придет время, когда войско русского царя освободит этот край и воссоединит его с Русью державной – Российской империей. Соответственно и русский язык воспринимался тут как родной. На нем творили местные литераторы, выходили газеты и журналы, издавались книги.

Разумеется, такое положение не нравилось австрийскому правительству. Оно отчаянно пыталось подавить галицкое «москвофильство» (так неприятели называли русское движение). Но все было тщетно. Власти запрещали изучение в школах русского языка – ученики стали учить его самостоятельно. Австрийские чиновники под надуманными предлогами закрывали галицко-русские организации. Но вместо закрытых обществ население основывало другие. Активистов русского движения объявляли «российскими шпионами» и арестовывали. Однако репрессии только усиливали антиавстрийские и пророссийские настроения.

Большую надежду возлагали в Вене на так называемое украинофильство, которое пытались противопоставить «москвофильству». Украинофилы отрицали национальное единство украинцев (малороссов) с великороссами и, главное, пропагандировали ненависть к России, что вполне устраивало австрийских политиков. Для распространения украинофильской идеологии («украинской национальной идеи») правительство стремилось назначать ее приверженцев учителями в галицкие школы, священниками в тамошние приходы. При выборах в австрийский парламент и местный сейм кандидаты от украинофильских партий пользовались поддержкой властей – вплоть до откровенной подтасовки результатов (сейчас это назвали бы использованием админресурса). Крестьянские кооперативы, руководимые украинофилами, получали субсидии от государства. Выделялись из госбюджета средства и на деятельность политических организаций украинофилов. И конечно же не оставалась в стороне полиция. «Блюстители порядка» подстрекали украинофилов к налетам на «москвофильские» села, разгромам помещений, где располагались «москвофильские» общества, избиениям наиболее активных «москвофилов». Такие преступления, как правило, оставались «нераскрытыми», хотя следователям прекрасно были известны личности преступников.