Загадка улицы Блан-Манто - [33]

И с печальной улыбкой добавил:

— У людей очень странные представления о палаче. А он всего лишь человек, такой же, как и все остальные. Но в отличие от остальных он, в силу своего ужасного положения, обязан безропотно исполнять свои обязанности и неукоснительно соблюдать продиктованные ему строгие меры.

— О каком ужасном положении вы говорите, сударь? — спросил заинтригованный Николя.

— О том, в котором оказался палач во время казни цареубийцы Дамьена в 1757 году[17].

Перед взором Николя внезапно промелькнула гравюра из детства, изображавшая казнь Картуша.

— А чем эта казнь отличалась от других?

— Увы, сударь, речь шла о человеке, поднявшем руку на священную особу его величества. Он подлежал особой казни, предусмотренной такими случаями. Я вижу, как мы, я и мой дядя, стоим, одетые, согласно обычаю, в костюмы палачей. На нас синие штаны до колен, красные куртки с вышитой виселицей и черной лестницей, на голове алые треуголки, на боку меч. У нас пятнадцать подручных и помощников в передниках из светло-коричневой кожи.

Он умолк, словно ему пришлось извлекать воспоминания из самых дальних уголков памяти.

— Знайте, сударь, Дамьен — да призрит Господь его душу, ему довелось столько выстрадать! — хотел покончить с собой и пытался открутить себе детородные органы. А перед казнью в этом зале его подвергли допросу обычному и допросу с пристрастием. Его требовали назвать сообщников, но совершенно ясно, что у него их не было. Он без устали твердил: «Я не хотел убивать короля, я не убивал его. Я ударил его, но только для того, чтобы Господь коснулся его и напомнил ему о государственных делах, о необходимости установить мир и спокойствие». Даже когда желудок его раздулся от воды, лодыжки раздавили испанским сапогом, а грудь и все члены подвергли пытке раскаленным железом, он повторял одно и то же. И даже когда он больше не мог ни пошевельнуться, ни стоять на ногах.

Слушая завораживающее звучание кроткого голоса, Николя думал о том, что на улице его неприметный обладатель вряд ли привлекает к себе внимание прохожих. В то же время ему казалось, что молодой человек соотносит себя со своим рассказом, ибо дрожащие руки и выступившие на лбу капли пота выдавали его волнение.

— Дамьена доставили на Гревскую площадь и положили на эшафот, где его ожидала казнь, присуждаемая цареубийцам. Его руку, державшую орудие преступления, положили на жаровню с горящей серой. Когда от руки осталась одна обгорелая культя, он вскинул голову и страшно закричал. Затем стали клещами вырывать куски его плоти. В оставшиеся от этой пытки ужасные кровоточащие раны немедленно залили расплавленные свинец, смолу и серу. Господи, как он вопил! На губах у него выступала пена, но даже во время самых нечеловеческих страданий он выкрикивал: «Еще! Еще!» Вспоминая об этом, я вновь вижу его глаза: еще немного, и они выскочат из орбит.

Сансон на мгновение умолк, словно к горлу его подступил комок.

— Не знаю, почему я вам это рассказываю, — с трудом вымолвил он, — я никогда и никому об этом не говорил. Но с вами мы ровесники, а господин Бурдо известен своей честностью и порядочностью.

— Мы ценим ваше доверие, сударь, — сказал Николя.

— Но самое худшее ожидало впереди. Приговоренного привязали к утыканным гвоздями брусьям, сколоченным наподобие креста святого Андрея, а грудь зажали между двумя привязанными к кресту досками, чтобы лошади, привязанные постромками к его рукам и ногам, не смогли разорвать его целиком. Как вы уже догадались, его должны были четвертовать.

Сансон оперся на кресло и вытер струившийся со лба пот.

— Взяв кнут, один из подручных пошел пускать лошадей, четырех превосходных верховых животных, приобретенных мною накануне за 432 ливра. По договоренности я подал сигнал. Кони рванулись в четырех разных направлениях, но веревки, привязанные к телу, оказались слишком прочными и не отпускали их. Члены несчастного тем временем вытягивались, и он испускал дикие крики. Через полчаса мне пришлось приказать изменить направление движения лошадей, привязанных к ногам, чтобы осуществить прием, именуемый в нашем языке «уловкой Скарамуша». В этом случае коней заставляют тянуть параллельно в одном направлении. Наконец бедренные суставы вывернулись из своих чашечек, однако руки не оторвались, а продолжали растягиваться. Через час лошади так устали, что одна из них упала на землю, и помощники с большим трудом заставили ее подняться. Мы с дядей Жильбером посоветовались и решили взбодрить лошадей кнутами и окриками. Они снова принялись тянуть. Зрители в толпе начали падать в обморок; первым потерял сознание кюре из Сен-Поля, читавший молитву по умирающим. Но, увы, были и те, кто находил удовольствие в этом жертвоприношении[18].

Он замолчал, уставившись в пол.

— А разве не было законного способа прекратить страдания осужденного? — спросил Николя.

— Именно это я и решил сделать. Я отправил господина Буайе, исполнявшего в тот день обязанности дежурного хирурга, в ратушу, объявить судьям, что четвертование силами только лошадей невозможно и для осуществления приговора необходимо подрезать толстые сухожилия. Я просил разрешения осуществить эту операцию. Буайе принес согласие судей. Тут возникла проблема найти нужный инструмент. Требовался острый нож, способный резать плоть, такой, как у мясника. Время торопило. Тогда я приказал своему подручному Легри взять топор и нанести удар в местах, где происходит соединение членов. Он вернулся весь в крови. Я снова приказал гнать квадригу. Лошади помчались, волоча за собой обе руки и ногу. Дамьен еще дышал. Волосы его торчали дыбом; за несколько минут из черных они стали совершенно белыми. Обрубок тела дергался, губы пытались что-то произнести, но никто из нас ничего не понял. Когда его бросили в костер, он еще дышал. Я не забыл ни единой подробности того печального дня. С тех пор, господа, я начал изучать анатомию и работу человеческого тела. Мне хочется как можно лучше исполнять свои обязанности — без лишних мучений и ненужной жестокости. И каждый день я молю Бога, чтобы никто из французов не поднял руку на священную особу нашего короля. Я не хочу пережить еще одну такую казнь