Загадка Таля. Второе «я» Петросяна - [16]

Шрифт
Интервал

Иногда про шахматистов говорят, что они играют в остром стиле, в комбинационном, в позиционном, в строго позиционном, в стиле Алехина, в стиле Капабланки, в стиле Ботвинника и т. д. Есть и такие универсальные шахматисты, как, например, гроссмейстер Керес, которого трудно, казалось бы, отнести к какому-нибудь определенному стилю, так как в его партиях комбинационные замыслы необычайно гармонично сочетаются с трезвой позиционной оценкой. Его стиль можно бы, пожалуй, назвать классическим, но так же иногда называли и стиль Ботвинника, а ведь в манере игры этих замечательных гроссмейстеров так много несхожего!

Так что же такое стиль в шахматах? Вопрос этот не из простых.

Если не претендовать на скрупулезную точность в формулировках, то под стилем можно подразумевать выражение творческой индивидуальности шахматиста, его излюбленную манеру разрешения возникающих в ходе борьбы проблем.

Стилей в шахматах, вернее, оттенков стилей довольно много. И все же между всеми ими пролегает демаркационная линия, разделяющая шахматистов на два лагеря. Одни готовы терпеливо распутывать узел позиции, то есть тяготеют к позиционной борьбе, другие стремятся к тому, чтобы разрубить его комбинационным ударом. Первые предпочитают усердно и терпеливо накапливать мелкие преимущества, чтобы потом в удобный момент добиться решающего материального или позиционного перевеса, другие ищут удобный случай, чтобы взломать позицию противника с помощью жертв пешек или даже фигур. Это отнюдь не означает, разумеется, что шахматисты позиционного стиля избегают комбинаций и что приверженцы острокомбинационной игры не умеют позиционно маневрировать. Но и тех, и других тянет, естественно, в свою стихию, где они чувствуют себя увереннее и где они особенно сильны.

Так вот Таль — самый убежденный и, хочется сказать, неистовый, одержимый представитель комбинационного направления.

За несколько лет до того, как Алехин стал чемпионом мира, Ласкер так писал о нем: «Алехин вырос из комбинации, он влюблен в нее. Все стратегическое для него — только подготовка, почти что необходимое зло. Ошеломляющий удар, неожиданные тактические трюки — вот стихия Алехина. Когда король противника находится в безопасности, Алехин играет без воодушевления. Его фантазия воспламеняется при атаке на короля. Он предпочитает, чтобы на доске было много фигур. Алехин пользуется стратегией как средством для более высокой цели — для создания атакующей обстановки».

Характеристика эта полностью приложима к творческому облику Таля. И если сам Алехин мог сказать о себе, что в юности он «чересчур верил в спасительную силу комбинации в любом положении и, даже став чемпионом мира, не вполне освободился от этого недостатка», то Таль, «даже став чемпионом мира», не собирался, как мы увидим, считать это недостатком (хорошо это или плохо — вопрос другой). «Хотите знать, как побеждает Таль? — сказал однажды Бронштейн. — Очень просто: он располагает фигуры в центре и затем их где-нибудь жертвует…»

Продолжатель творческих традиций замечательных художников Чигорина и Алехина, воспринявший многое от великого шахматного борца Ласкера, воспитанник советской шахматной школы, Таль играет необычайно смело, рискованно, агрессивно, всегда ищет не просто хорошие ходы, но непременно — сильнейшие, каждую партию проводит с предельным напряжением сил.

Шахматы для него не только борьба, спорт. Артистическое, художественное начало заставляет его искать изящные решения. Талю важно не только выиграть, ему всегда важно еще и как выиграть.

Но ведь, например, тот же Борис Спасский, либо Виктор Корчной, либо Ефим Геллер тоже играют очень смело, энергично и тоже не упустят случая создать шедевр комбинации. Да, это так. Тем более интересно будет проследить, чем Таль отличен от них и что нового внес он в шахматное искусство.

Первое, что бросается в глаза в игре Таля, — это его пристрастие к риску. Таль не просто рискует — смело играют многие, — Таль сделал риск атрибутом своей игры.

После окончания турнира претендентов 1959 года «Шахматная Москва» опубликовала интервью с Талем. Среди вопросов был такой:

— Смелая борьба немыслима без риска. Был ли в ваших партиях и необоснованный риск?

Таль ответил:

— Все зависит от того, что считать необоснованным риском. Я сам не был уверен в правильности принятого решения лишь в партии со Смысловым из четвертого круга. Был момент, когда мне следовало форсировать ничью, но я сделал ставку на цейтнот. Возможно, аналитики обнаружат в моих партиях немало таких моментов. Добавлю, что в такой «компании» вообще трудно играть без риска…

Пристрастие к рискованным решениям объясняется не только и не столько темпераментом Таля. Он по самому своему духу — экспериментатор. Многие его партии — это шаг в неведомое. Обладая колоссальной интуицией, он любит балансировать на острие ножа, но, если хотите, ему ничего другого и не остается, ибо «атаки его порой не вытекают из требований позиции», а это значит, что он, предпринимая эти атаки, ухудшает свое положение, делает его уязвимым, ставит себя под удар.

Зачем? Здесь необходимо небольшое отступление.


Еще от автора Виктор Лазаревич Васильев
Актеры шахматной сцены

Книга писателя и журналиста Виктора Васильева раскрывает широкую панораму шахматной жизни послевоенной эпохи. Своих героев – выдающихся гроссмейстеров и мастеров – автор видит как своеобразных актеров, играющих свои неповторимые роли в турнирах и матчах. Включив в книгу произведения разных жанров – очерки, эссе, документальную повесть, автор подводит итог своей почти 40-летней работы в качестве шахматного литератора и репортера.(От издательства)


Рекомендуем почитать
Меценат

Имя этого человека давно стало нарицательным. На протяжении вот уже двух тысячелетий меценатами называют тех людей, которые бескорыстно и щедро помогают талантливым поэтам, писателям, художникам, архитекторам, скульпторам, музыкантам. Благодаря их доброте и заботе создаются гениальные произведения литературы и искусства. Но, говоря о таких людях, мы чаще всего забываем о человеке, давшем им свое имя, — Гае Цильнии Меценате, жившем в Древнем Риме в I веке до н. э. и бывшем соратником императора Октавиана Августа и покровителем величайших римских поэтов Горация, Вергилия, Проперция.


Юрий Поляков. Последний советский писатель

Имя Юрия Полякова известно сегодня всем. Если любите читать, вы непременно читали его книги, если вы театрал — смотрели нашумевшие спектакли по его пьесам, если взыскуете справедливости — не могли пропустить его статей и выступлений на популярных ток-шоу, а если ищете развлечений или, напротив, предпочитаете диван перед телевизором — наверняка смотрели экранизации его повестей и романов.В этой книге впервые подробно рассказано о некоторых обстоятельствах его жизни и истории создания известных каждому произведений «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Апофегей», «Козленок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег…», «Любовь в эпоху перемен» и др.Биография писателя — это прежде всего его книги.


Про маму

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мы на своей земле

Воспоминания о партизанском отряде Героя Советского Союза В. А. Молодцова (Бадаева)


«Еврейское слово»: колонки

Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.


Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.