Загадка «снежного человека» - [26]

Вглядываясь во все три варианта, мы замечаем, что неизменным в них оставалось одно: человек сформировался в ландшафте и условиях горной Азии; там предок человека выработал прямохождение. Оказывается, это был не вывод, а исходное положение, которое Сушкин снова и снова, опираясь на последние данные естественных наук и смелые гипотезы, пытался удовлетворительно объяснить.

Мы уже знаем, что в руках Сушкина был эмпирический материал, побуждавший его мысль к этим исканиям. Это были разнообразные сведения отечественных ученых о возможном обитании в нагорной и пустынной Азии живых реликтов человекоподобного примата.

Сопоставление дат показывает, что материал окончательно скопился как раз к концу 1914 г., вслед за чем непосредственно и началась с 1915 г. цепь попыток Сушкина построить новую гипотезу о происхождении человека и о его прародине. Правда, огромный опыт ученого требовал, с одной стороны, осторожности по отношению к этим сведениям: все они еще нуждались в проверке, не были подтверждены шкурами или скелетами; поэтому Сушкин не мог позволить себе в лекциях и статьях ссылаться на эти сведения. С другой стороны, их полная независимость друг от друга, как ни были они еще малочисленны, должна была послужить в его научном мышлении важным аргументом в пользу их достоверности. Можно себе представить, что это внутреннее чувство вероятности стало неумолимой силой, заставившей маститого орнитолога снова и снова продумывать допустимость предположения о нагорно-азиатокой прародине человека.

Забегая вперед, скажем, что коренная ошибка Сушкина в этих исканиях, по-видимому, состояла в представлении об этих реликтовых азиатских «диких людях» как остатках прямых предков человека современного физического типа. Но чем дальше развивается антропология, тем больше обнаруживается ископаемых форм, представлявших собою побочные ветви, не ведшие к «очеловечению» и вымиравшие (См. напр.: Бунак В. В. Череп человека и стадии его формирования у ископаемых людей и современных рас. М., 1959, с. 1–284, с илл.). Гипотезы Сушкина оказались искусственными и рухнули, поскольку он не мог мыслить этих азиатских «живых ископаемых» иначе, как в виде прямого звена эволюционной филогенетической цепи, ведущей к человеку. Очевидно, антропология в те годы еще слишком упрощенно стремилась вытягивать в одну линию весь переходный материал между антропоидом и человеком современного физического типа.

Статья Сушкина 1928 г. в известном смысле является эпилогом первого этапа отечественной пауки в вопросе о «снежном человеке». Вторым этапом можно считать происходившие совершенно независимо от всего этого в 20-х и 30-х гг. XX в. наблюдения, и сборы сведений в некоторых горных районах Советской Азии: в Памиро-Алайской системе, в районе Копетдага и др. Однако именно данные, выявленные в эти годы, пока еще как следует не сконцентрированы. К третьему этапу, начавшемуся в 50-х гг., мы обратимся в главе пятой.

В заключение же настоящей главы надлежит остановиться на одном направлении, пожалуй, несколько обособленном от остального рассмотренного научного наследства, но хронологически восходящем еще к этому первому этапу отечественной науки. Однако территориально упомянутое направление выводит нас далеко за пределы нашей родины и ближайших к ней стран и народов.

Речь пойдет не о профессиональных ученых или путешественниках, а о нескольких лицах, связанных с буддизмом и поэтому бывавших в недрах Внутренней Азии. Принадлежность к буддизму, с одной стороны, дала им возможность узнать многое, прикрытое от непосвященных, в вопросе о «диких людях» Азии. Однако, если мы видели выше поражения отечественных ученых, смелые догадки которых разбивались о косность и рутину или просто о недостаточную подготовленность научной почвы, то далее мы убедимся, что самой серьезной помехой на пути проникновения в эту тайну азиатской природы являются стоящие па страже многовековых предрассудков верования и религии Азии, в том числе буддизм.

Специалист по лекарственным растениям кандидат биологических наук И. К. Фортунатов поделился с Комиссией по изучению вопроса о «снежном человеке» некоторыми сведениями, которые он слышал в разное время от двух лиц.

Около 1935 г. И. К. Фортунатов жил в Караганде рядом с калмыком Лубсан Шараповичом Тепкипым, занимавшимся переводом на русский язык тибетских рукописей, в том числе по народной медицине. Из бесед выяснилось, что в 1908–1912 гг. Тепкин в Лхасе прошел полный курс буддийского духовного обучения, неоднократно выезжая из Лхасы в различные «священные» буддийские места (озера, горы) для участия в ритуальных церемониях. После возвращения в Россию, Тепкин в 1912–1913 гг. вторично ездил в Тибет в составе какой-то миссии и за успешную работу в качестве переводчика был по возвращении в Петербург награжден медалью. Позже он был там длительное время связан с кругами тибетологов.

Знавший его проф. Б. И. Панкратов характеризует Тепкина как широко известного в свое время в Ленинграде человека, весьма осведомленного в буддизме и поэтому пользовавшегося известным авторитетом в глазах социалистов-востоковедов. В последнее время жизни в Ленинграде Тепкин состоял при буддийской молельне.