Загадка Прометея - [99]

Или о «вонючих сидонцах»: «А вы поступайте, как они!» Ну и ну, тогда уж надежнее пиратство.

Высказывался он, разумеется, совсем не категорически. Просто задавал вопросы: «А у них разве нет оружия?.. Ну, а если он захватит тебя в рабство?.. А может, и вам поступать, как сидонцы?»

Да и вообще — уж эти его вопросы!

Ученые мужи, толкуя исчезновение Прометея, оперируют двумя терминами, и, по моему разумению, совершенно напрасно, ибо термины эти решительно ничего не объясняют. Они говорят: потому исчез Прометей, потому сохранились двенадцать олимпийцев, что двенадцать олимпийцев были богами полиса , тогда как Прометей — богом tekhne[41]. Я не стану сейчас отвлекаться и напоминать о том, что двенадцать олимпийцев тоже не все были богами полиса, то есть олицетворяли идею государственности, в особенности же не были таковыми сотни богов и божков помельче вокруг них, которые, однако, тоже сохранились. Нет, то, что произошло с Прометеем, произошло в Микенах. Там, где Прометей жил после освобождения. Именно в те самые десятилетия, перед Троянской войной.

Прометею рассказывали о наиболее животрепещущих, наиболее злободневных проблемах микенской политики. И просили пророчества. А он — мудрец, «промыслитель», «провидец» — анализировал, «рассчитывал» и все им выкладывал начистоту, как и подобает богу, который любит Человека.

И потому потерпел крах.

Правда, господа микенцы в основном отмалчивались — но что они думали про себя относительно его «предсказаний»! Те, кто подоброжелательней, фыркали: «Сразу видно, что с неба свалился!», «Право, наивные у него представления об элементарнейших законах экономики». А злые языки нашептывали: «Видно, Геракл его уже обработал». Или даже: «Ставленник Геракла, дело ясное!»

Однако поначалу, и еще очень долго, озабоченно морщились микенские лбы: «А он хитрей, чем мы предполагали, — так и норовит нас облапошить!» И, утомясь от усилий, время от времени уже подумывали: может, и не стоит просить у Прометея совета.

А Прометей, вероятно, слушая их пререкания, приходил к выводу, что тратить время на бдения в государственном совете — дело, кажется, совершенно пустое.

Но будем осторожны — очень осторожны! — рассуждали столпы микенского общества. Ведь Прометей — бог! Да, как ни смотри, бог! И, похоже, не столь уж опальный, не в такой уж немилости у Зевса, ведь с тех пор, как он здесь объявился, в городе — никаких бедствий, напротив! (Да, и Зевс, как только дело касается какого-либо божества, всегда на защиту своего рода-племени становится!)

И микенцы снова и снова старались прямо или обиняками нащупать, выпытать с осторожной почтительностью, в чем состоит его божественная сила. Странно казалось им, что Прометей не требует себе храма, жертвоприношений, не назначает обрядов, да они не слишком ему тут и верили; просто приняли к сведению, что высказываться на сей счет он пока не желает. Видно, помочь городу не очень-то способен. Но повредить — может!

Надо полагать, им все больше не давал покоя вопрос, какие имеются в его распоряжении санкции. Вопрос чрезвычайно важный, быть может наиважнейший! Подбирались они к нему всячески, и так и эдак, со всех сторон.

— Не прогневайся, господин мой, но ведь мы не знаем обрядов и церемоний, тебе угодных, и домочадцы наши и слуги того не знают. Будь добр, поведай нам, что запрещаешь ты, как и за какие провинности караешь! Ни за что на свете не желали бы мы оскорбить тебя, не хотели бы по незнанию своему совершить нечто такое, из-за чего мы сами или слуги наши вдруг ослепли бы, или обратились в летучих мышей, или подверглись иной какой напасти, как это у вас, богов, в обычае.

А Прометей и в сотый раз твердил одно и то же: поймите же наконец, я — добрый бог!

Чем, разумеется, ничуть их не успокаивал. Оно и понятно. В самом деле, взять хотя бы Гестию — тоже ведь добрая богиня, уж кто-кто, а Гестия действительно добра. Всякий раз, как на небесной агоре [42] идет суд, Гестия неизменно стоит за обвиняемого. Гестия охраняет путников, у Гестии ищут спасения преследуемые, она в самом деле сплошная доброта — еще бы — богиня домашнего очага. Однако, оскорбленная, умеет наказывать и она, наказывать ужасно!

Но Прометей только смеялся на это:

— Гестия умеет, а я нет. Ну как вы не понимаете: я — добрый бог.

В конце концов они поняли — долго-предолго не понимали, но потом все-таки поняли: как видно, бывает и такое. Боги есть всякие, почему же не быть и Прометею — доброму богу. Поняли, что это природа Прометея — быть добрым богом, и самая суть его в том, что он добрый бог, а не был бы он добрым — не был бы и Прометеем, вообще уже не существовал бы. Иными словами, Прометей не может не быть добрым богом.

Повторяю, поняли это много-много времени спустя. По моим наблюдениям — даже при регулярных соприкосновениях, — проходит лет пять-шесть, покуда люди поймут такое и поверят.

А пока что микенцы еще боялись.

Между тем двор по-прежнему волновала Прометеева цепь. Естественно: железная цепь такой величины и в самом деле вещь незаурядная. Ну, хорошо, Прометей отказывается от храма, не желает и корпуса жрецов для почитания и хранения цепи. Что-то здесь, конечно, не так, но, черт возьми, в конце концов у него есть на то свои причины: он не желает отдавать свою цепь ни храму Зевса, ни Геры или кого-то другого, желает сохранить ее себе на память.