Загадка мадам Лю - [5]

Боже мой! Почему я всегда завидовал тем, кто решает в литературе мировые проблемы? Без «чернухи» и «порнухи». Проблемы человечества… Но разве и Светлана и Ирина не были частичкой человечества? Разве их судьбы нам всем безразличны? И вообще… Не писать о смерти, не заострять любую историю, — как советовала мне Лю — «потому что вы озверели в вашей голодной стране», — тогда отказаться от главного, что ждет читатель, острого сюжета. Всегда мы и держались на сюжете. В том числе — вокруг смерти. И Гомер, и Фукидит, и Ксенофонт, и Плутарх, и Тит Ливий, и Апулей всякий раз заостряли сюжеты.

А перечитайте плутовские романы эпохи Возрождения. Строятся они, конечно, по принципу «нитки с бусами» (это отмечают все: и практики, и теоретики литературы). Катятся бусинки, распадаются на новеллы. Все связано с историей одного героя. Сюжет пульсирует, отмирает, вновь нарождается.

Наши современные детективы об убийствах тоже строятся по принципу «нитки с бусами»: все вокруг одного героя — убитого. Вокруг… Праведные, не праведные. А там… Он, Она — какое кому дело? Но… Вокруг, вокруг крутится сюжет…

Я не хотел давать повесть об убийстве Светы. Хотя и написал о ней, женщине идеальной. С идеальными ножками. С идеальной фигуркой. С идеальным личиком. Она сама напросилась на убийство. Она ходила в мини-юбке. В двадцать два года ее ноги стали чуть полней, чем у девочек в семнадцать. Ее груди были так же открыты, как у семнадцатилетних. Но они были изумительно привлекательны. Не так как у тех семнадцатилетних. Муж Светланы на двенадцать лет старше ее, кандидат физико-математических наук. В институте, где он в свое время сделал карьеру (потому как был членом комсомольского бюро и поступил в партию), перестали его должность, когда хлестала волна департизации, субсидировать. Парень подался в бизнес, с ходу хорошо заработал в своем кооперативе, обалдел от купюр и, любя жену, посылал ее четыре раза в год к морю — и холодному, и жаркому. В результате — смерть «через насильственное сожжение». «Бусинки» распались на новеллы. Все ясно. Все в конце страшно. Секс погубил красивую женщину.

Не до сентиментальности! Ибо в сюжетных сентиментальных романах (скажем, Стерна) разрушается логическая последовательность событий. Там-то, со Светой, все логично. Что искала, то нашла. Не только она. И муж, оставшийся вдовцом. И дочь, осиротевшая в один вечер. Все логично. Каждая «бусинка» раскрывает деталь разрушения семьи.

Романтизировать красоту Светы? Да, были в истории литературы романтики. Тоже разрушали логическую последовательность событий. Гибки и свободны их построения. Вы еще не читали «Алмаз Раджи» Стивенсона? Почитайте. И удивитесь, как мистер Роллз оказался единственным владельцем алмаза. Всего-то несколько часов прошло с тех пор, как принес он в дом эту драгоценность. И как изменилось все в его отношении к прошлой жизни!

Как изменилось, чувствуете, в жизни мужа Светы все, когда он принес в дом первые шестьдесят тысяч. Света работала машинисткой в фирме «Заря» в те годы, когда ее муж, аспирант, приносил в дом сто двадцать рублей. Она зарабатывала сто восемьдесят — сто девяносто. У них не было богатых бабушек и дедушек. Мамочка Светы была вечной учительницей начальных классов. Она однажды рассказывала дочери, вышедшей замуж за бесперспективного ученого, как один из родителей, показав на нее (скорее, на ее стоптанные туфли и десятилетние юбку и пиджак), сказал своему балбесу: «Ты хочешь быть такой?!»

У Светиного мужа родитель был гегемоном — слесарь-ударник, золотые руки, в «уравнительной системе» получал аж двести двадцать, так же, как алкаш Букреев, сосед по коммунальной, а затем отдельной двухкомнатки.

— Витя, — говорил родитель своему сыну, который ни с того ни с сего захотел стать ученым, — если мы купим к концу нашей жизни какие-нибудь колеса, ты хоть на могилку приезжай…

Витя, перепродав какие-то компьютеры, принес в дом вторую крупную выручку — сто семь тысяч. Они ее испуганно прятали под стопки научных журналов, в койке, исполненной югославским пролетариатом, тогда еще не конфликтовавшем на национальной основе. Койку продала Фрида, уехавшая в Израиль осваивать новые пустынные земли.

Представляете, в чем приехала на отдых Света? Какие у нее были в период похолодания чулки? Чем она красилась? Чем душилась?

«Бусинки», «бусинки»… В поисках острого сюжета — бусинки… Стивенсон, потом Киплинг, а затем вдруг Лев Толстой с «Хаджи-Муратом» лучшей мировой вещью (на мой взгляд) после «Мадам Бовари». Киплинг, оказывается, учился у Толстого. Творчески, как говорят теоретики литературы, осваивал предельные ситуации. Или проще — смерть человека. Любого человека!

Но я тогда лазил на карачках, уже обремененный теориями, и искал свою рукопись. Об убиенной Свете. О расчлененной красоте. Холодно входила в сердце мысль: зачем ищешь? Смерть в описании классиков трагична и поучительна всегда для человека, ибо трепетна и незабываема. А тут смерть на бешеном повороте событий. «Кто был никем, тот станет всем». Не только вошедшие «в закон воры», а и кандидаты физико-математических наук — дети гегемонов, могут прятать купюры в рыхлых кроватях, заваливая их стопками никому ненужного чтива.