Загадка Катилины - [71]

Ведомая Руфом, наша маленькая группа двинулась по самому сердцу Рима. Пробираясь сквозь толпу торговцев, избирателей, политиков и праздных гуляк, мы миновали Дом верховного понтифика, где молодой Цезарь справлял свои обязанности, и прилегающий Дом девственных весталок, где десять лет тому назад Катилина совершил неблаговидный поступок; прошли мимо храма Весты, где в очаге богини горит вечный огонь, мимо храма Кастора и Поллукса, где хранятся образцы мер и весов. Мы миновали трибунал комиссий, где разбиралось дело Азувия — наше первое предприятие с Луцием Клавдием. Мы подошли к Ростре — ораторской платформе, украшенной носами кораблей, захваченных в сражениях, откуда политики вещают перед массами и адвокаты выступают перед судом. Здесь выступал молодой Цицерон, защищая Секста Росция, обвиняемого в отцеубийстве, что и положило начало его известности; я собирал ему доказательства.

В то время над площадью возвышалась огромная конная статуя Суллы — но недолго; несколько лет тому назад Сенат постановил убрать ее. За Рострой находилось здание Сената, где сегодня Цицерон в очередной раз будет убеждать сенаторов в необходимости отмены выборов, а Катилина будет защищать себя от обвинений в перевороте.

На площади толпился народ. С Ростры вещал какой-то политик — один из оптиматских кандидатов на пост консула, судя по его своеобразной риторике, хотя я и не мог сказать, кто именно — Мурена или Силан. Но он не один охотился за избирателями. Везде, где только можно было найти возвышение, стояли ораторы и обращались к народу. В некоторых местах их речь сменялась бурным обсуждением, а порой оратора даже пытались стащить с импровизированной трибуны. Люди ругались, плевались, иногда дело доходило до драки — в общем, Рим накануне выборов.

Очевидно, считалось, что чем больше свита оратора, тем больший он имеет вес, поэтому каждый политик был окружен огромным числом своих приверженцев, не считая клиентов, рабов и охранников. Казалось, что на площади присутствует несколько не смешивающихся между собою групп, дело которых — выкрикивать одобряющие возгласы в адрес своего оратора, независимо от того, что он произносит, и негодующе кричать на враждебного. В воздухе пахло насилием; мне представился кипящий котел, вода в котором вот-вот перельется через край.

Наша группа во главе с Руфом сохраняла достойный вид. Его одеяние говорило само за себя: люди узнавали его и расступались перед авгуром. Многие знали его по имени и приветствовали; такой популярности в немалой степени способствовали его молодость и очарование, несвойственные авгурам. Муммий тоже оказался небезызвестен — многие помнили его еще по подавлению восстания Спартака, а служба у Помпея прославила его еще больше.

Метона тоже замечали — цель наша была для всех очевидна. Авгур, отец, сын, направляющиеся к Капитолию, представляли собой живописную группу, и некоторые даже принимались хлопать молодому человеку, в первый раз идущему по Форуму как полноправный взрослый гражданин. Метон смущенно улыбался. Я даже не был уверен, осознавал ли он, что хлопают именно ему.

Несколько раз нам пришлось остановиться и подождать, пока путь откроется. Тогда я схватывал обрывки жарких споров. Возле храма Кастора и Поллукса двое обсуждали инцидент в театре. Имя Цицерона насторожило мое внимание.

— …а речь, которую он произнес, выше всяких похвал! — сказал один из них.

Ерунда! — возразил второй. — Это самое худшее, что он когда-либо говорил. Ему пришлось бесславно отступить! Подумать только — защищать такое бесчестное, неримское постановление! Когда-то в театре все римляне были равны. Когда я был мальчишкой, и бедняки, и богачи сидели плечом друг к другу. Мы единодушно смеялись над шутками и страдали вместе с влюбленными.

— Так ли равны? Первый ряд всегда был для сенаторов.

— Потому что место в Сенате — знак заслуг и происхождения из лучших семей. Но почему должны быть особые места для некоторых людей — только потому, что у них много денег? Они такие же, как и я. Мы все вместе должны сидеть, а не разделяться на бедных у богатых. Разве я так дурно пахну, по мнению раздухаренного купца? Закон Отона — это скандал, позор для Рима, а если Цицерон защищает его…

— Закон Отона прекрасен, и ты понял бы это, если бы внимательно вслушался в то, что говорил Цицерон.

— Я бы предпочел слушать актера, играющего комедию Плавта — притом сидя в первых рядах, если проснусь достаточно рано, чтобы успеть их занять, и зная наверняка, что меня не вытолкают, потому что я не имею чести принадлежать к сословию всадников, как Цицерон! Почему я обязан сидеть за толстым всадником, мешающим мне смотреть на сцену?

— Ты так говоришь, словно плюешься ядом, а не приводишь логичные аргументы.

— Ну да, ругай меня за то, что я не обучался риторике! А может, тебя убедит удар кулаком по физиономии?

К счастью, толпа расступилась, и мы пошли дальше, не узнав, чем кончился этот спор. Я наклонился к Руфу.

— Что это за история про места в театре? Ты как-то уже упоминал ее.

— Разве ты ничего не слыхал?

— Нет.

Он широко распахнул глаза.

— Об этом уже несколько месяцев все только и говорят. Легче всего начинать спор именно с обсуждения этой истории. Ты ведь знаешь, как это бывает — незначительный инцидент привлекает всеобщее внимание и становится точкой отсчета для обсуждения вопросов, не имеющих с ним ничего общего. Ну так вот, несколько лет тому назад Луций Росций Отон был трибуном и предложил закрепить четырнадцать рядов в театре за всадниками.