Загадка Генри Киссинджера - [38]
Подобного рода примеров можно привести достаточно много: это и придворная жизнь французского короля Людовика XIV, и русской императрицы Екатерины II, и повелителя империи моголов Акбара, и китайского императора и пр.[139] Все они подчинялись стратегии потребления, имеющей демонстративный характер власти и богатства.
Раньше стратегия потребления в качестве процедуры социализации была частью общих программ социальной матрицы, поэтому предзаданная идентификация определяла тотемную, сословную или классовую «экипировку». Использование денег в качестве всеобщего эквивалента вызвало к жизни более тонкую социальную дифференциацию: потребительские предпочтения и количественные индикаторы совпадали с социальной идентификацией. «Уровень потребления, обретенный в очагах постиндустриального общества меняет ситуацию — выборка дискретных единиц из общего «товарно-сырьевого» фона, перестав быть связанным приложением к наличному типу дистрибуции власти, становится завершающим актом собственно товарного производства, решающим моментом признания изделия (услуги) товаром… В момент опознания происходит считывание значимого дресс-кода, а также фуд-кода, дринк-кода и эмо-кода, каждая расшифрованная запись на свой лад гласит: это круто, здесь находится счастье…»[140].
Здесь речь идет о рыцарях потребления как авангарде гламура — якобы важнейшей производительной силы. С позиции искусства гламур представляет собой китч, подделку и дешевку, так как он носит профанный характер, отрицает сакральное[141]. В гламуре прекрасные вещи «являются объективациями, следами разной степени мимолетности присутствия супермодели»[142]. Они представляют собой химерные структуры, им присуще очень краткое время полураспада, они эфемерны по своей природе. Именно гламур используется в качестве оружия в современных информационно-интеллектуальных войнах.
Гламур присущ, прежде всего, в цивилизации Запада, чье изобилие основано на существовании «архипелага нужды» (Б. Марков). В контексте современного общества этот «архипелаг» бедности охватывает большую часть населения Африки, Индии, Китая и России. «Однако ни голод африканских детей, ни промышленные отходы западных стран, свозимые в Африку, ни прокаженные на улицах Азии — не мешают «обществу потребления» существовать и развивать философию достатка… на основании разделения мира на сепарированные области разных культур и резерваций бедности»[143].
Можно утверждать, что в цивилизационный код Запада и Америки теперь входит философия достатка, которой придерживается не только элиты, но и глобальная элита, или, по выражению Д. Роткопфа, «суперкласс», который имеет космополитическую аутентичную идентичность.
Согласно исследованиям Д. Роткопфа, этот «суперкласс» насчитывает примерно 6000 человек и состоит из 1000 миллиардеров, чей совокупный капитал почти вдвое превышает обобщенный капитал беднейших 2,5 миллиарда человек, руководителей государств, исполнительных директоров крупнейших компаний мира, медиамагнатов, нефтяных баронов, управляющих хедж-фондами, верхушки военных, предпринимателей в области новых технологий, выдающихся религиозных деятелей, некоторых ученых, художников, вождей террористических организаций и глав преступных синдикатов[144].
Члены этой глобальной элиты обладают эфемерной властью в силу того, что одни умирают, другие уходят в отставку со своей должности, третьи не могут пережить финансовой или профессиональной катастрофы, четвертых насильственно смещают с их постов, пятые попадают за решетку.
«Как правило, это люди блестящего ума, неукротимой энергии, творчески относящиеся к своему делу. Они вдобавок настоящие баловни судьбы, и большинство из них это прекрасно осознает… Однако многие члены суперкласса по-своему не менее зашорены — они тоже преследуют собственные интересы и очень далеки от мира, в котором обитает большинство населения планеты»[145].
Члены суперкласса наглядно демонстрируют чрезмерное неравенство в распределении богатства и власти на планете, что чревато непредсказуемыми последствиями. «При удачном раскладе, кто знает, может быть, и сами члены суперкласса прозреют достаточно, чтобы осознать, что существующее неравенство не только несправедливо, но и представляет собой фундаментальную и наиболее опасную угрозу их собственным долгосрочным интересам»[146].
Идентичность этого суперкласса является космополитической, наднациональной, что представляет угрозу разнообразным сообществам всех аутентичных цивилизаций — от местных элит до бесправных малоимущих масс. Члены этой глобальной элиты и примыкающих к ним других богатых и деловых людей представляют собой «кочевников», которые постоянно передвигаются по всему миру на комфортабельных авиалайнерах, их деятельность протекает в мире глобальной мобильности. В этом мире «пространство утратило свои сдерживающие свойства и легко преодолевается как в его «реальной», так и «виртуальной» ипостаси»; «эти люди постоянно заняты, им вечно «не хватает времени», они «постоянно живут в настоящем, проходя через череду эпизодов, герметически изолированных как от прошлого, так и от будущего»
