Загадка Фишера - [5]

К таким «капризам» оказались не готовы ни организаторы, ни коллеги-шахматисты. Первые, почти все, сидели в лице Фишера возмутителя спокойствия с замашками суперзвезды. Вторые, в кулуарах признавая справедливость многих его требований, едва ли верили в возможность столь коренных преобразований. А иных искушал соблазн промолчать, чтобы в результате скандала избавиться от опаснейшего конкурента.

Даже странно, но Фишер открыто шел на конфликт вопреки своим же интересам, рискуя получить славу «баламута», прослыть одиозной, скандальной личностью. Другой вопрос – виной ли этому его импульсивность, душевный дискомфорт или прагматизм респектабельного гроссмейстерского общества?..

Первый публичный конфликт был в далеком 1961-м, когда на финише матча Фишер – Решевский известная меценатка г-жа Пятигорская вдруг потребовала перенести начало игры на утренний час. Ни соперник, ни организационный комитет не смели перечить миллионерше. Тем энергичнее запротестовал Фишер. К назначенному часу он на партию не явился и на закрытии матча его – при равном счете – объявили проигравшим.

После турнира претендентов на Кюрасао (1962) он обвинил советских шахматистов в «командном сговоре» и потребовал отныне проводить только матчи кандидатов. ФИДЕ приняла его предложение, однако антифишеровская кампания на страницах печати получила такой размах, что заставила его замолчать на несколько лет. В том же, 1962, году гроссмейстер 10. Авербах, например, писал: «Фишер расстроен, он едва сдерживается, чтобы не заплакать, и как капризный ребенок, которому не достались сладости, нанизывает измышления одно нелепей другого: «Все плохо, все неправильно, все жулики, раз я не стал чемпионом мира».

Еще три года в борьбе за шахматную корону он потерял после многоактной драмы в Сусе (1967), когда за неподчинение оргкомитету его сняли с дистанции межзонального турнира. Он не смирился: через год, на Олимпиаде в Лугано, потребовал переоборудовать турнирный зал, вступил в конфликт с президентом ФИДЕ и был исключен из рядов американской сборной за «бегство» с турнира еще до удара гонга!

Наконец, в 1975 году, не сделав ни одного хода на шахматной доске, он был бесславно лишен титула чемпиона. Нелепо, нелогично, безосновательно: чрезвычайный конгресс ФИДЕ согласился с ним по 62 пунктам из 63, но единственный, вызвавший единодушный протест, оказался той пушинкой, которая перебила хребет верблюду. Почему, в самом деле, такая королевская фора в два очка в навязываемой претенденту программе-минимум – победить со счетом 10:8? Неуверенность в себе? Повод уклониться от матча? Или навязчивое следование догмату абсолютной справедливости?

Некоторые эксперты развивали мысль, что Фишер из принципа настаивал на этой «дополнительной дистанции», помня о своей неявке на 2-ю партию матча в Рейкьявике. Конечно, Карпов – не Спасский. Ну а если в обоих матчах он видел безотносительное противостояние – претендент и чемпион мира – и добивался абсолютно равных условий? Уж если претендент, как и в 1972 году, будет сильнее, видимо, рассуждал Фишер, то пусть и побеждает такого чемпиона, который имеет фору в два очка. Как будто принципиально и по-своему вполне логично. Однако тем, кто первым пострадал от этой «сложной» справедливости, оказался… сам Роберт Фишер. И нет смысла гадать, какими могли бы стать его новые требования – от оборудования зала до формы фигур и фактуры доски. Достаточно и того, что ФИДЕ отклонило очередное шестьдесят третье…

Уже создалось положение, отмечала пресса 60-х годов, когда его прекрасная игра не компенсирует тех забот и мучений, которые он доставляет организаторам, судьям и – рикошетом – участникам турниров. Главное зло виделось в приступах «звездной болезни». Осуждая уже хронический конфликт с общественным мнением, силовые методы борьбы, его подозревали в эгоизме, излишнем педантизме, сказочной придирчивости. А может, все тот же застарелый симптом – гипертрофированное самомнение и навязчивое стремление к саморекламе?

Он считает «пижонами» великих шахматистов прошлого, а на вопрос: «Кто лучший шахматист всех времен?» – отвечает: «Конечно я!» Он даст фору любому шахматисту мира и уверен в победе, потому что «самый молодой и самый сильный». Фишер убежден, что без него не будет интересен ни один турнир современности, а когда он сойдет со сцены, стоит пожалеть те, что состоятся в будущем.

Сто масок и ни одного лица! Вот в интервью 1961 года американец называет величайшим шахматистом мира Капабланку, семь лет спустя отдает пальму первенства Морфи и Стейницу, а позднее уточняет: пет, все-таки Морфи. Как правило, он осторожен в прогнозах о будущем победителе турнира, хотя в числе наиболее опасных конкурентов всегда видит Петросяна, Спасского, Корчного, Таля, Геллера и Ларсена. Последнему он уступает лидерство в команде «остальных шахматистов мира», игравшей против советской сборной на «матче века» в Белграде (1970).

В январе 1964 года он называет десятку «самых блестящих шахматистов мира» – Морфи, Стаунтон, Стейниц, Тарраш, Чигорин, Алехин, Капабланка, Спасский, Таль и Решевский. Удивительно, но среди названных нет… Бобби Фишера! С пиететом относясь к шахматной истории, он не стал искать в ней места для себя, а довольствовался скромной ролью комментатора. Слыша и дифирамбы, и проклятия, он не переставал видеть, мыслить, бороться, надеяться, искать новые аспекты шахматных истин, чтобы в единоборстве за доской было как можно меньше случайного, чтобы всегда побеждал сильнейший, имея гарантированную защиту от внешних помех или произвола третьих лиц.