Зачем смотреть на животных? - [21]

Первое событие — ведь каждое событие есть часть того или иного процесса — неизбежно приводит к другому или, точнее, неизбежно приводит к тому, что ты начинаешь наблюдать за другими, происходящими в поле. Первое событие может быть практически любым, при условии что само оно не излишне драматично.

Предположим, ты увидел, как человек вскрикнул и упал. Последствия этого события немедленно разрушили бы самодостаточность поля. Ты вбежал бы в него снаружи. Ты бы попытался вынести человека оттуда. Даже когда никакие физические действия не требуются, любое излишне драматическое событие будет иметь тот же недостаток.

Предположим, ты увидел, как в дерево ударила молния. Драматическая сила этого события неизбежно привела бы к тому, что ты стал бы интерпретировать его в смысле, в тот момент представлявшемся более широким, чем поле перед тобой. Итак, первое событие не должно быть излишне драматическим, в остальном же оно может быть практически любым:

Две лошади пасутся.

Собака бегает сужающимися кругами.

Старуха ищет грибы.

Ястреб парит над головой.

Щеглы гоняются друг за дружкой, перелетая с куста на куст.

Куры возятся.

Двое мужчин разговаривают.

Стадо овец крайне медленно движется от одного угла к центру.

Голос окликает.

Ребенок идет.

Первое событие приводит к тому, что ты замечаешь дальнейшие события, которые могут быть последствиями первого или совершенно с ним не связаны, за исключением того обстоятельства, что происходят в том же поле. Нередко первое событие, завладевающее твоим вниманием, более очевидно, чем последующие. Заметив собаку, замечаешь бабочку. Заметив лошадей, слышишь дятла, а затем видишь, как он перелетает через угол поля. Наблюдаешь за идущим ребенком, а когда он ушел и поле обезлюдело, осталось без событий, замечаешь, как в него с верхушки стены прыгает кот.

К этому времени ты уже внутри переживаемого опыта. Впрочем, в этих словах подразумевается время повествования, а суть опыта в том, что он происходит вне такового. Опыт не входит в повествование твоей жизни — повествование, которое ты на том или ином уровне своего сознания постоянно пересказываешь и развиваешь для себя. Напротив, это повествование прерывается. Видимое расширение поля в пространстве вытесняет осознание прожитого тобой времени. Как именно это происходит?

Ты связываешь события, которые видел и все еще видишь, с полем. Дело не только в том, что поле их обрамляет, оно их еще и содержит в себе. Существование поля — условие, необходимое для того, чтобы они произошли так, как произошли, и для того, чтобы именно так происходили события другие, еще не окончившиеся. Все события существуют в качестве поддающихся определению благодаря своей связи с другими событиями. Ты дал определение увиденным событиям в первую очередь (но не всегда исключительно) путем связывания их с событием в поле, которое является — в буквальном и символическом смысле одновременно — почвой для событий, происходящих внутри него.

Кто-то пожалуется, что я вдруг начал использовать слово «событие» по-другому. Поначалу я говорил о поле как о пространстве, ожидающем событий; теперь я говорю о нем как о событии в себе. Но это несоответствие как раз и отвечает внешне нелогичной природе опыта. Опыт безразличного наблюдения внезапно раскрывается в центре и порождает счастье, в котором ты мгновенно узнаешь свое собственное.

Поле, перед которым ты стоишь, в твоих глазах имеет те же пропорции, что и твоя собственная жизнь.

1971

Они — последние

Посвящается Беверли

За своим языком,

в котором звучит трава

и страсть к соли,

за языком тяжелым

и все-таки ловким,

как рука слепого,

корова, когда не больна,

пережевывает раз пятьдесят,

прежде чем снова проглотить жвачку.

Как мы видим, животные,

Беверли,

эмигрируют; их Америка —

созвездия в небе:

Ящерица, Лев, Большая Медведица,

Овен, Телец, Ворон,

Заяц…

может, самые дальновидные,

подобно агути,

выбрали Млечный Путь.

Приложи ухо к ее боку,

и ты услышишь

приливное течение ее четырех желудков.

У второго, подобного сети,

имя созвездия:

Ретикулум. Третий, Книжка,

состоит из листов.

Когда она больна

и нету воли жевать,

все четыре желудка у ней замолкают,

словно улей зимой.

С каждым годом уходит все больше животных.

Остаются лишь домашние, да туши,

а туши, живые или мертвые,

с рождения

неотвратимо и незаметно

превращаются в мясо.

«Полагаю, вполне возможно, —

говорит Боб Раст

из Госуниверситета Айовы, —

специально разрабатывать

животных для гамбургера».

А где-то еще

животные бедных

умирают с бедными

от нехватки белка.

Пригнанные с пастбищ,

они приносят в прохладное стойло

жар фруктового сада

и горячее дыхание дикого чеснока.

Чтобы вычистить коровник,

надо разбросать немного

кобыльей лепешки —

она впитывает их навоз,

жидкий, как весна,

и зеленый от травы.

И привяжи их на ночь покрепче,

уложи их спать на листья бука,

Беверли,

они — последние.

Теперь, когда их не стало,

нам не хватает их стойкости.

В отличие от дерева,

реки или облака,

у животных были глаза,

и во взгляде

было постоянство.

Все та же лиса во веки веков.

Убить ее

означало ее вытащить

на мгновение

из земли

ее вечности.

Некогда мухи и вороны,

пожирая мертвых овец,

начинали с глаз.

И все-таки овца