Зачем нам чучела? - [3]
— А на какие деньги, интересно, я поеду? — спросил рассудительный Котька.
Неделю назад все их сбережения ушли на соревнования по мороженому и газировке.
— Продукты возьмёшь из дома, а портовые катера возят даром, — сказал Сашка.
У Котьки загорелись глаза, но тут же погасли:
— Так что же, я школу пропущу?
— Ага, — сказал Сашка. — Один день.
— Нема дурных, — сказал Котька.
— Не пропустишь! Не пропустишь! — зашептал Сашка брату. — Я пойду вместо тебя.
— Ты же болен!
— Я уже здоров, — сказал Сашка. — Вчера врач разрешил ходить по комнате.
— А если тебя вызовут? — подумав, спросил Котька.
— Я буду отвечать, — сказал Сашка. — Дай мне фонарик и книжки. Я один раз прочту и буду всё знать. Ты же знаешь, я способный.
Что правда — то правда, Сашка был способный человек, а память у него была как промокашка: один раз увидит — запомнит на всю жизнь.
Котька ещё раз всё взвесил в Сашкином плане, потом осторожно вылез из-под одеяла, не зажигая света, достал из шкафа фонарь, из портфеля книгу и дал всё брату. Сашка соорудил из одеяла шатёр, залез внутрь и осветил жёлтым кружком света учебник. Через полчаса Сашка вылез из-под одеяла и сказал, что всё в порядке. Мальчишек из Котькиного класса он знает как облупленных, никто ничего не заметит, потому что Сашу и Котю может различить только мама.
Котька перевёл будильник на полседьмого утра.
План был простым и опасным. Таким простым, что от этого даже невозможно было уснуть.
— Котя, ты спишь? — зашептал Сашка.
— Нет.
— И я не могу… Может быть, начать считать до тысячи?
— Ну и что будет? — спросил Котька.
— Может быть, уснём.
— Я уже досчитал до миллиона, — сказал Котька.
И ещё долго братья лежали в темноте, пока к ним не пришёл сон, ласковый, как облако, с дрожащими звуками, мерцающими звёздами и землёй, на которой вырастал город с такими необыкновенными домами и деревьями, которые могут быть только во сне.
Неотразимая улыбка — большая сила
Котька уже не спал, когда мама поцеловала сначала Сашку, а потом его. Котька притворился спящим и, лёжа с закрытыми глазами, слышал, как мама на цыпочках вышла из комнаты, осторожно прикрыла дверь, потом на лестнице застучали её каблучки и хлопнула дверь в подъезде. Только тогда Котька открыл глаза и толкнул брата.
Конечно, трудно после ночных занятий открывать глаза, но Котька крикнул Сашке сначала в одно ухо, потом в другое, и только после этого Сашка подскочил на кровати и начал испуганно озираться по сторонам.
— Ты что, забыл? — спросил Котька брата.
— Чего?
— Я говорю, забыл?
— Нет, — сказал Сашка, натягивая на себя одеяло.
— А уроки помнишь? Смотри, получишь пару — мне будет плохо, — сказал Котька.
Сашка сидел с закрытыми глазами. Казалось, что он ещё спит, но Сашка просто мысленно повторял стихотворение. Слова без труда всплывали в памяти.
— Не получу, — сказал он и открыл глаза.
— А то всегда так: чуть что — я виноват, — сказал Котька.
— А если я получу «петуха»? — спросил Сашка. — Тогда что?
— Тогда будет порядок, — сказал Котька.
«Ну да, — подумал Сашка, — у нас всегда так: за хорошее хвалят тебя, за плохое всегда мне достаётся». И он вспомнил историю, которая произошла в начале весны, когда они разбили окно соседу Григору. Окно разбил Котька, уши надрали Сашке, а когда всё выяснилось, то через неделю Григор надрал ещё раз уши Сашке, хотя тот клялся, что он совсем не Котька, а наоборот. А перед Котей Григор даже извинился. Вредный такой, этот Григор, ему ещё мама приглашала стекольщиков с базара, а стекольщики не хотели идти, их пришлось упрашивать и везти на такси, в чёрном «ЗИМе», как иностранных гостей.
— Ты что, Сашка, передумал? — спросил Котька у брата, потому что тот снова улёгся. — Или ты болеешь? — Котька пощупал Сашкин лоб, сосредоточенно нахмурив брови, точно так, как это делает мама, и сказал: — Нормальная температура… тридцать семь градусов.
— Тридцать семь градусов — это ненормальная, — сказал Сашка, — тридцать семь — это уже плохо. Нормальная — это тридцать шесть.
Котька ещё раз пощупал лоб брата.
— У тебя холодная голова. Градусов двадцать.
— Двадцать — это я уже умер бы, — сказал Сашка и вылез наконец из-под одеяла.
Солнце притаилось за большим дальним домом у парка, и от этого дом казался лёгким. Потом у силуэта дома засветились золотые кромки, и солнце, весёлое солнце, уселось на крышу.
Ровно в половине восьмого Котька поджидал на углу Канатной Вовку. На Котькиной спине висел вещевой мешок, в котором лежал батон, две котлеты, огурец, две большие груши.
Котька хотел выглядеть не хуже Володьки, и, несмотря на то, что джинсов у него не было, а были обыкновенные шорты, он надел берет и полосатую канадскую безрукавку, которую папа весной привёз из Монреаля.
Вовка согласился взять Котьку до Ильичёвска.
Они спустились прохладной и крутой, как трамплин для прыжков на лыжах, улицей Кангуна на Таможенную площадь, прошли через сквер, в котором стоял бронзовый моряк — герой восстания на броненосце «Потёмкин», — и подошли к воротам порта. Они только назывались воротами, хотя никаких ворот здесь не было, а только два шлагбаума между красивыми, как шахматные ладьи, башнями. Шлагбаумы поднимались, и под ними проезжали грузовые и легковые автомобили с людьми, одетыми в морскую форму. Документы на воротах проверяли охранники в матросской форме, немолодые серьёзные люди. Они заглядывали в кузова грузовиков, в «Волги», а потом машины устремлялись к кораблям у дальних причалов и к морю, сверкавшему под ярким утренним солнцем.
