Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу - [54]

Мы другие хищники. Мы не можем обогнать большую часть жертв. Наша психология эволюционировала для достижения долгосрочных целей, потому что на протяжении миллионов лет именно это нас кормило. Для нас даже старый, чудом еще не съеденный олень обернулся бы долгой погоней. Для этого нужны стратегия, знания и упорство. Те гоминиды, которые не имели вкуса к длительной охоте как таковой, возможно, ради нее самой, редко добивались успеха. Они оставили меньше потомков.

Наш древний вид охоты – то, в чем мы превосходили других хищников, – требовал от нас долгосрочного видения, которое награждало нас как самой погоней, так и образом награды, даже когда она была вне поля зрения, запаха и слуха. Не только потовые железы сделали нас ведущими выносливыми хищниками. Это также заслуга нашего разума, подпитываемого страстью. Наш энтузиазм к погоне можно сравнить с чувствами перелетных птиц отправляться в свои великие путешествия, словно вдохновленные мечтами.

Для быстрого «напал – убил» не нужны мечты. Мечты – это маяки, которые устремляют нас далеко вперед – на охоту, в будущее и на марафон. Мы можем представить, что ждет нас впереди. Мы видим нашу добычу, даже когда она удаляется за холмы и скрывается в тумане. Она остается в нашем сознании, все еще является целью, и воображение становится главным мотиватором. Именно эта тяга позволяет нам заглянуть в будущее, будь то убийство мамонта или антилопы, написание книги или установление рекорда в забеге. При прочих равных условиях те охотники, которые имели наибольшую любовь к природе, добивались всего, чем она их искушала. Именно они уходили дальше всех по тропе. Они получали удовольствие от прогулок, исследований и дальних путешествий. Когда они чувствовали усталость и боль, они не останавливались, потому что мечта несла их дальше. Они были нашими предками.

Иногда я задаюсь вопросом: не эта ли способность видеть дальше, не эта ли жажда исследования стала стимулом, который придал нашему мозгу уникальную силу? В настоящее время есть популярное объяснение природы нашего уникального интеллекта, которое связывает его со способностью к обману (в социальном контексте). Обман действительно тренирует способность к мысленной визуализации. Практически бесспорно, что социальные взаимодействия включают в себя наблюдения за людьми, обмен услугами, плату и, возможно, обман. Идея интеллекта, основанного на социальности, подкрепляется тем, что размер мозга у животных коррелирует с размером их группы. Значит, сообщества Homo erectus были огромны по сравнению с другими животными? Это маловероятно; эти древние люди были охотниками и, вероятно, жили в небольших группах, но размер их мозга уже совпадал с размером мозга современного человека. Еще одна гипотеза, не исключающая другие, заключается в том, что движущей силой «синдрома охотника» был половой отбор. Здесь нет «или-или»: все факторы, скорее всего, действовали согласованно, но я кратко остановлюсь на последней гипотезе.

То, что мы можем загонять самых быстрых копытных – животных, которые эволюционировали, чтобы обгонять любых хищников, – говорит о том, что мы действительно хорошо физиологически и психологически приспособлены для выполнения этой конкретной задачи. Но есть разница между полами. Любопытно, что во всех изученных человеческих культурах, а также у бабуинов и шимпанзе охотятся в основном мужчины. Половая специализация широко распространена среди животных. Например, у некоторых ястребов самки крупнее самцов и ловят крупную добычу, в то время как самцы специализируются на мелкой. Как следствие, разные полы фактически достигают разделения труда в добывании пищи, что приводит к меньшему истощению кормовой базы вблизи гнезда.

Для самок протогоминид, беременных или отягощенных потомством, которое нужно было таскать за собой, охота на крупную добычу, требующая долгого преследования, была еще более сложной задачей, чем для современных обезьян. Голая кожа была нужна, чтобы увеличить потерю тепла, но теперь детеныши больше не могли держаться за шерсть своих матерей – их нужно было носить на руках. В результате дележа пищи сформировался многогранный симбиоз между мужчиной и женщиной. Взрослые мужчины могли свободно охотиться, но женщины кормили и выбирали себе партнеров. Каким способом?

Женщины с потомством на руках не могли активно участвовать в длительной охоте, и им требовалась помощь мужчин, которые обеспечивали свои семьи пропитанием. Охотники, убивающие крупных животных, какое-то время обладали избытком мяса, которое не могло долго храниться. Как они его использовали? Его приносили домой, делили с другими охотниками и выменивали на секс. Спать вместе и есть вместе стали взаимосвязанными вещами. Это старая формула. Шимпанзе регулярно получают секс в обмен на еду, как и бабуины. Крейг Стэнфорд, изучавший практику охоты на шимпанзе в Гомбе, говорит: «Шимпанзе используют мясо не только для питания, но и делятся им со своими союзниками, охраняя его от своих соперников. Мясо, таким образом, является социальным, политическим и даже репродуктивным инструментом». Аналогичным образом у народа аче в Южной Америке женщины предпочитают успешных охотников – поставщиков мяса. Аналогичная корреляция между репродуктивным выбором и ресурсами существует в большинстве обществ, где ресурсы служат ограниченным фактором воспроизводства женщин с потомством. У мужчин это ограничение чаще всего касается секса.