Зачарованные смертью - [19]
Как, скажите, без светлого будущего мне приходить каждый день в школу? В класс…
Я не узнаю лица людей на улице… Они поменялись… Они поменялись очень быстро, стремительно. И они мне не нравятся… Мне не нравятся разговоры моих учеников о курсе доллара и немецкой марки…
И ваши вопросы мне не нравятся… Зачем вам эта история?»
Через несколько часов он сам разыскал меня в гостинице.
«И все-таки зачем вам эта история? Хотите порадовать обывателя? Не каждый день коммунисты кончают самоубийством… Тем более работник обкома партии… Обыватель будет в восторге! История повторяется… Советую перечитать „Окаянные дни“ Ивана Бунина. Многие места из этой книги я наизусть знаю. Совпадает! Все совпадает! Мы вернулись на семьдесят лет назад… Вот, например, это место: „Помню старика-рабочего у ворот дома, где были прежде „Одесские новости“, в первый день водворения большевиков. Вдруг выскочила из-под ворот орава мальчишек с кипами только что отпечатанных „Известий“ и с криком: „На одесских буржуев наложена контрибуция в 500 миллионов!“. Рабочий захрипел, захлебнулся от ярости и злорадства: „Мало! Мало!““
Узнаете?! Как будто на наших сегодняшних улицах подслушано и записано…
Вы за этим приехали? Написать, как коммунисты сегодня выбрасываются с восьмого этажа? (Молчит.) Простите… (Порывается уйти, но остается.) Это была простая и необъяснимая смерть… Понятная и непонятная… Я близко знал его и чувствую свою ответственность за версию, с которой вы отсюда уедете. Одни, я догадываюсь, отмолчатся, открестившись от своего „коммунистического прошлого“, — таких нынче большинство, другие расскажут понаслышке, придуманное. Это сейчас, через семьдесят лет, мы читаем воспоминания о Колчаке, Деникине и пытаемся их понять… А тогда — проклятья и свист над могилами… Улюлюканье… Я — историк, я об этом думаю… Мы обречены на возвращение. Прокляв чужие могилы, умираем, чтобы то же самое повторили над нашими… Вы же помните, как уходил из своего президентского кабинета Горбачев? Его толкали в плечи. Барабанили! Как все радовались, когда покончил с собой Пуго! Самое страшное, что с нами произошло, — мы перестали бояться смерти. Мне когда-то старый священник, которого я, с новеньким университетским дипломом, убеждал, что Бога нет, тянул Бога за бороду на землю, мне этот священник рассказал анекдот.
Революция… В одном углу церкви пьют, гуляют красноармейцы, а в другом — их кони жуют овес и мочатся. Дьячок бежит к настоятелю:
— Батюшка, что они творят в святом храме?
— Это не страшно. Эти постоят и уйдут. Страшно будет, когда их внуки вырастут…
У великой идеи две жизни: чистая — в уме, в книгах, и вторая, земная жизнь, жизнь в реальности. В Кремле сидели кремлевские мечтатели и о мировой революции думали, а в церкви красноармейцы пили, гуляли и их кони мочились. Идея прекрасная! Но что вы с человеком сделаете? Человек не изменился со времен старого Рима…
Зачем вам эта история? Разве кто-нибудь может понять смерть? Мы с ним в последние дни много разговаривали. Но ведь самое главное произошло потом, после него…
Ну, для начала я вам скажу, что это был типичный партработник. Система отбора партийных кадров жестко регламентировалась. Доходило до смешного. Ветеринар, например, мог стать вторым секретарем райкома партии, а врач-терапевт нет, потому что в аппарат брали только производственников, техническую интеллигенцию. Гуманитарии не ценились, им не доверяли, они всегда были как бы на подозрении. Это сейчас драматурги и переводчики, младшие научные сотрудники могут править страной, а в те времена это было дело партийных профессионалов. Секретарем по идеологии обычно была женщина. Ее сажали во все президиумы, в центре. Но почему — женщина? Сугубо для украшения… Как на плакате… Я вам уже говорил, что существовал обряд… Обряд светлого будущего… Обряд власти… Но технократизм, конечно, накладывал отпечаток. Мысль, что народ может выйти на улицы, казалась невероятной. Может ли бунтовать тюрьма? Может ли бунтовать армия? Мне сейчас тоже непонятно, чем питалась эта наша уверенность.
Да, так вот, он был типичный партработник, ему больше всего нравилось брежневское время. Он мог вынести вопрос на бюро обкома, на секретариат… Написать постановление… Засекретить документ… Положить под сукно… Выполнить любую команду… Но в его голове не могла родиться ни одна идея, потому что он — по своей природе — только исполнитель, как был когда-то инженером на заводе, так им и остался. Прикажут — сделает, доложит. А началась перестройка… По телевизору выступал Горбачев и обещал народу демократию… Народ выходил на центральную площадь города и требовал то хлеба, то свободы, то мяса, то курева… Такого народа никто из нас не знал… Мы привыкли к организованным майским колоннам…
Он отвечал в обкоме партии за науку и культуру… И вот этот человек приходил ко мне в кабинет и спрашивал: надо ли ему читать „Дети Арбата“ Анатолия Рыбакова? И что отвечать, если на встрече в техникуме или в институте у него спросят о Солженицыне? Какая на этот счет поступила команда сверху? Грянули такие дни, когда для него ничего не было страшнее, чем выехать куда-нибудь с докладом, встретиться с людьми. Он приходил с утра на работу и сидел, не выходил из своего кабинета. Он боялся телефонных звонков… Они требовали мгновенных решений, его вмешательства: в школе забастовали учителя, в театре молодой режиссер репетирует запрещенную пьесу… Вышли на митинг старики — жертвы сталинских репрессий… По-моему, военные — это были единственные люди, которых он еще как-то понимал. Система координат тут совпадала…
Без этой книги, давно ставшей мировым бестселлером, уже невозможно представить себе ни историю афганской войны — войны ненужной и неправедной, ни историю последних лет советской власти, окончательно подорванной этой войной. Неизбывно горе матерей «цинковых мальчиков», понятно их желание знать правду о том, как и за что воевали и погибали в Афгане их сыновья. Но узнав эту правду, многие из них ужаснулись и отказались от нее. Книгу Светланы Алексиевич судили «за клевету» — самым настоящим судом, с прокурором, общественными обвинителями и «группами поддержки» во власти и в прессе.
Самая известная книга Светланы Алексиевич и одна из самых знаменитых книг о Великой Отечественной, где война впервые показана глазами женщины. «У войны — не женское лицо» переведена на 20 языков, включена в школьную и вузовскую программу.На самой страшной войне XX века женщине пришлось стать солдатом. Она не только спасала, перевязывала раненых, а и стреляла из «снайперки», бомбила, подрывала мосты, ходила в разведку, брала языка. Женщина убивала. Она убивала врага, обрушившегося с невиданной жестокостью на ее землю, на ее дом, на ее детей.
Главные герои не политики, не солдаты, не философы. Главные герои — дети, которые запоминали самые яркие и трагические моменты той войны. Не сами события, а то, что чувствовали. «Я помню маму. Когда ее вели на расстрел, она просила: „Дочку уведите… Закройте дочке глаза…“, — вспоминает одна из героинь». А я не плакал, когда падала бомба, я топал ножкой и приговаривал: «Я буду жить! Я буду жить!». И эти воспоминания детские, беззащитные, до основания обнажают и разоблачают «человеческое безумие в форме войны». На развороченном путиСтоит мальчишка лет пяти,В глазах расширенных истома,И щеки белые как мел.— Где твоя мама, мальчик?— Дома.— А где твой дом, сынок?— Сгорел.Он сел.
Завершающая, пятая книга знаменитого художественно-документального цикла Светланы Алексиевич «Голоса Утопии». «У коммунизма был безумный план, — рассказывает автор, — переделать “старого” человека, ветхого Адама. И это получилось… Может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет в лаборатории марксизма-ленинизма вывели отдельный человеческий тип — homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его “совком”. Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок прожила много лет.
Несколько десятилетий Светлана Алексиевич пишет свою хронику «Голоса Утопии». Изданы пять книг, в которых «маленький человек» сам рассказывает о времени и о себе. Названия книг уже стали метафорами: «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва»… По сути, она создала свой жанр — полифонический роман-исповедь, в котором из маленьких историй складывается большая история, наш ХХ век.Главной техногенной катастрофе XX века — двадцать лет. «Чернобыльская молитва» публикуется в новой авторской редакции, с добавлением нового текста, с восстановлением фрагментов, исключённых из прежних изданий по цензурным соображениям.
Вторая книга (первой стала «У войны не женское лицо») знаменитого художественно-документального цикла Светланы Алексиевич «Голоса Утопии». Воспоминания о Великой Отечественной тех, кому в войну было 6-12 лет — самых беспристрастных и самых несчастных ее свидетелей. Война, увиденная детскими глазами, еще страшнее, чем запечатленная женским взглядом. К той литературе, когда «писатель пописывает, а читатель почитывает», книги Алексиевич не имеют отношения. Но именно по отношению к ее книгам чаще всего возникает вопрос: а нужна ли нам такая страшная правда? На этот вопрос отвечает сама писательница: «Человек беспамятный способен породить только зло и ничего другого, кроме зла». «Последние свидетели» — это подвиг детской памяти.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В этой книге рассказано о некоторых первых агентах «Искры», их жизни и деятельности до той поры, пока газетой руководил В. И. Ленин. После выхода № 52 «Искра» перестала быть ленинской, ею завладели меньшевики. Твердые искровцы-ленинцы сложили с себя полномочия агентов. Им стало не по пути с оппортунистической газетой. Они остались верными до конца идеям ленинской «Искры».
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.