Забытые страницы русского романса - [8]

Нет сомнения, что расставив значительное количество различных обозначений (буквально в каждом такте), Танеев хотел приблизить этот романс к прозрачной ясности фетовских стихов, что, в свою очередь, требует от певца идеальной кантилены и естественности звуковедения, в то время как безыскусный этот романс исполняют иногда излишне сентиментально или искусственно драматизируя. Петь его следует без нажима, ровным, летучим, без резких смен тембра голосом так, чтобы сам он казался тонкой, пишущей акварелью кистью.

Для будущего интерпретатора этого романса небесполезно будет познакомиться с высказываниями о нем в музыковедческой литературе. Так, например, Асафьев ставит его в один ряд с романсами «Ноктюрн» на слова Щербины (№ 7) и называвшимся уже романсом «Люди спят», указывая на общее для них лирическое волнение, вызванное «ощущением близости любимого существа и соприкосновением через чувство любви и через обаяние весенней ночи с могучим жизненным инстинктом всей природы». Но далее следует совершенно несправедливое заключение: «Конечно, „В дымке-невидимке“ — неплохой романс, но в сравнении со стихами Фета, лаконичными, насыщенными,— музыка представляется только мило-видной, приветливой звуковой безделушкой». Критикует он композитора и за повторение и изменение слов сравнительно со стихотворением. У Фета «И тебе не грустно? и тебе не томно?», у Танеева — «И тебе не больно? (повтор) и тебе не томно? (повтор)» и т. д. В связи с повторами критик считает музыкальный замысел растянутым и задуманным «слишком независимо в отношении к тексту».

Выводы Асафьева кажутся тем более несправедливыми, что романс надолго пережил стихотворение Фета, вернее, продлил его жизнь в музыке. Надо заметить, что повторы фраз дают композитору возможность выстроить логику музыкального развертывания, а изменение слов, видимо, выявляет что-то глубоко личностное. Другой музыковед — В. А. Васина-Гроссман обнаруживает сходство мелодии этого романса с лирической темой I части Шестой симфонии Чайковского, в которых действительно совпадают направление и опорные точки. Романс был написан на десять лет ранее Шестой симфонии, и в этом сходстве прослеживается не влияние Чайковского на Танеева, как считает исследователь, а дыхание эпохи, общей для обоих композиторов. Танеев, глубоко любя и почитая творчество своего учителя и друга, сам, однако, всемерно боролся с подобным влиянием. Может быть, упреки в сухости, невыразительности его музыки и вызывались тем, что он отказался от открытой повышенной эмоциональности как несовместимой с теми «горними высотами», куда устремлялась его музыкальная мысль.

Особое место в наследии Танеева занимает единственный написанный им на слова Н. Некрасова романс — «Бьется сердце беспокойное» (соч. 17, № 9). По содержанию он исключителен, так как является одним из редких сочинений композитора, передающих состояние страстного волнения, порыва (композитор указывает в его начале темп и характер — Allegro vivace ed agitato и добавляет еще обозначение внутреннего состояния — appassionato). Импульсивное вступление на аккорде sf, затем энергичный взлет мелодии в первых фразах романса как нельзя более тесно слитны со стихами:

Бьется сердце беспокойное,

Отуманились глаза.

Дуновенье страсти знойное

Налетело, как гроза.

Октавные басы в партии рояля как бы повторяют спетые слова «налетело, как гроза». Оттенками f и sf подчеркнута взволнованность, которая не уходит, а напротив, растет на протяжении 20 тактов (с лишним), пока, наконец, голос не достигает кульминационного звука соль² в конце фразы «повторяю стансы страстные, что сложил когда-то ей» (т. 29). Перелом в настроении начинается с такта 41, когда в средней части прозрачные вокальные краски в сочетании с флажолетными звучаниями фортепиано в высоком регистре и поэтическим текстом рождают образы чарующей красоты:

Улетим с тобою вновь

В ту страну обетованную,

Где венчает нас любовь.

Окраска сменяется от темно-синего тона до лазурно-голубого цвета волны — «там лазурней небеса...».

Но реальность жизненных страстей побеждает: громовым ударом (уже ff, а не sf) начинается повтор первой части. Она как бы «усечена», так как ее вторая половина — это развернутое заключение, отданное фортепиано. Правда, последнюю, поистине отчаянную ноту вокальной партии фа² певец может тянуть все 14 тактов заключения (над ней композитором проставлено tenuto ad libium — держать по возможности), но технически это, к сожалению, невыполнимо.

Вообще, на протяжении всего романса происходит изнуряющая «схватка» певца с бесконечными переходными нотами тенорового голосового регистра, что может утомлять исполнителя, но, как следует поработав, можно добиться эластичности и органики исполнения этих нот.

Не отрицая эффекта, который производит на слушателя этот романс, сияющий, подобно сапфиру в диадеме вокальной лирики Танеева, следует сказать об особенном наслаждении, испытываемом самим певцом, в работе с этим материалом.

По-своему привлекателен и последний романс из соч. 17 «Люди спят» (№ 10). Кто знает акварельные произведения Пьера Огюста Ренуара, тот по достоинству оценит прозрачность красок, какими он написан. Сжатое вступление из четырех тактов с поющим верхним голосом выдает нам тайну будущих лирических томлений: