Забытые руины - [72]

Так мы и отправились в Авендилл. Добрались без тревог. В ратушу зашли в связке – спина к спине. Я еще не знал, в самом ли деле нужно так идти, но один из рыскарей сказал мне, что это единственный способ одолеть страх, и я не видел причин не доверять ему.

В комнату я зашел первый. Помню свои блуждания, помню сомнения и страхи. А потом… помню растерянный взгляд Вайрика. Он увидел, что в руках у меня не мальчик, а лишь золотые кубки. Скобленое золото, украшенное драгоценными вкраплениями… Золото вместо ребенка. Золото вместо счастья моей семьи. Даже не знаю, где я эти кубки увидел. В очередном особняке на очередных именинах богатого наследника… И это мимолетное чувство – зависти, алчности – оказалось сильнее всех чувств к Микке.

Я оказался мелким, ничтожным человеком. Таким же, как и мой отец. И даже хуже… Заходя в комнату, я твердил себе о сыне, в страшных муках погибшем на Ларкейской трясине, вспоминал слезы Микки, вспоминал свою мать, избитую сестренку, убитого отца. Настраивался. Готовился. Всем сердцем чувствовал, что хочу излечиться сам, вернуть семью, заставить Микку улыбнуться вновь. Увезти их подальше от прокля́того Матриандира. И жить. Просто жить. В счастье, в семейном уюте. Вновь и вновь повторял себе, что живой мальчик – единственная возможность вернуть утерянное. Мой сын. Наш сын. А вынес золотые кубки…

Когда в комнату зашел Вайрик, я обещал себе, что сделаю еще одну попытку. Потом еще одну. И еще. Буду ходить в комнату до тех пор, пока не вынесу сына. Или до тех пор, пока не превращусь в ниаду… Но затем случилось страшное.

Не знаю, кто виноват. Почему так вышло… Возможно, сказалось искаженное влияние лигура, возможно, дело в самом Вайрике. Он вышел из комнаты с обугленным тряпьем в руках. От него пахло палеными перьями или чем-то вроде этого. Вайрика трясло. Он весь взмок. Ему было так плохо, что о моем возвращении в комнату не могло быть речи. Мы вместе вышли из ратуши. Едва спустившись на улицу, Вайрик упал. Стал кричать от боли. Расчесывать кожу, рвать ее ногтями. Говорят, так было в годы Черного мора, когда Пластина Гунды убивала людей…

Потом… Я подумал, что Вайрик превращается в ниаду. Заблудился в собственном сознании. Но я ошибся.

Его боль росла. Он с остервенением терзал собственную плоть. Из ран текла не кровь, а чернота. Густая слизь. Испугавшись, я отбежал, а Вайрик… Он захлебывался слизью. Порвал себе горло – выдергивал куски плоти, будто весь был из глины. Стал оттягивать нижнюю челюсть. Надломил ее. Весь забился в страшных судорогах. А слизь только быстрее расходилась по сторонам, покрывала его тело. Вайрик… стал черным шевелящимся сгустком – тем, кого называют зордалином. Пожирателем. Зияющая пустота, порожденная лигуром.

Я сбежал. Вскочил на коня и не оглядываясь мчался до Ворта. История повторилась. Теперь у Авендилла был свой зордалин. Я испугался, что город, как и Лаэрнор за двенадцать лет до этого, закроется. Понял, что упустил свой шанс…

Не знаю, быть может, я бы тогда сдался. Просто приехал бы к Микке и попробовал бы вернуть ее к нормальной жизни. К тому же теперь у меня было золото. Но именно кубки не позволили мне этого сделать. Они жгли руки. Напоминали о том, кто я на самом деле: ничтожество, настоящий сын своего отца.

Вернувшись в Предместье, я уже точно знал, что попробую зайти в комнату Нитоса еще раз. Но понимал, что должен торопиться, пока Вайрик… то, что с ним стало, не разрастется. Ведь и первый зордалин не сразу закрыл Лаэрнор. Опять же, если верить тому, что я слышал от рыскарей.

На Тихом рынке продал кубки и, конечно, едва ли получил десятую часть их настоящей стоимости. Впрочем, этих монет было бы достаточно, чтобы прикупить себе тот самый домик за крепостной линией Матриандира, возле Тарстного пруда, о котором мы так мечтали с Миккой… Уверен, на моем месте многие бы отступились от задуманного, но я был неумолим. Должен был доказать себе, что лучше отца. Не хотел закончить, как он…

Не прошло и восьми дней, как я вновь оказался в Авендилле, на этот раз в сопровождении сразу десяти наемников. Люди Горсинга должны были защитить меня от зордалина и любой другой пакости, способной помешать мне добраться до комнаты Нитоса.

В ратуше мы потеряли трех человек. Горсинг не поверил моим предостережениям – отказался связывать своих наемников, сказал, что это глупые суеверия. А потом он увидел, как его люди, едва добравшись до парадной лестницы, набросились друг на друга. Страшная картина. Они выламывали друг другу пальцы, рвали волосы, выдавливали глаза. Впрочем, нам все это могло лишь показаться. Возможно, их смерть была не такой жестокой.

В любом случае я понял, что совершил ошибку, обратившись к Горсингу. Смерть трех наемников изменила его планы. Он наотрез отказался пускать кого бы то ни было в ратушу, хоть я и говорил, что идти спиной к спине не так опасно. Обещал ему дополнительную плату, умолял, но тщетно. Горсинг стал присматриваться к городу, о тайнах которого, конечно, был наслышан. Вскоре я понял, что мне нужно бежать. Шансов добраться до комнаты Нитоса не было. Да и некоторые из людей Горсинга хотели мне отомстить. А я не собирался вот так умирать, нет. Я не сдался.