Забытые пьесы 1920-1930-х годов - [11]

Темы готовящихся рабочих забастовок и разложения верхушки сменяются безграничным энтузиазмом погодинских пьес, воспеванием чекистских воспитательных возможностей, нагнетанием шпионских страстей. На страницах газет и журналов побеждает утверждение «нового человека». Старые — стушевываются в реальности и покидают сцену. «Что касается интеллигентов, то хватит их раздувать до таких неслыханных размеров, как это было до сих пор. Это раздувание есть тоже неизжитая интеллигентщина, — уверен критик. — <…> Из-за внимания к старому интеллигенту остаются за бортом те герои, которые имеют преимущественное право на то, чтобы их показали: рабочие, колхозники, командиры»[28].

Рубеж 1920–1930-х отмечен гонением на «высоколобых», интеллектуалов — на профессионалов. В центр общественной жизни выдвигались дилетанты. Один и тот же процесс касался и литературы, и музыки, и живописи, и театрального искусства: «непонятное» отвергалось, изощренная форма рассматривалась как идеологический выпад. С этим связана, представляется, и кампания борьбы с формализмом, т. е. высоким профессионализмом в любой области искусства. Раскулачивание в деревне и коллективизация писателей в городах — явления, казалось бы, совершенно ничем не связанные, далеко отстоящие друг от друга, на деле были проявлением одного и того же: уничтожения капитала как основы независимости индивида от государства. В первом случае земли как капитала вещественного, реального, в другом — профессионализма как капитала символического.

В 1931 году Афиногенов пишет «Страх», спустя два года — «Ложь». Две вещи образуют дилогию о самых важных явлениях советской страны. «Ложь» начата в конце 1932 года. «Пьеса будет очень простая <…> без дымовых труб и грохота молотков… целая система лживой жизни»[29], — рассказывал Афиногенов матери. Психологическая драма «Семья Ивановых» уже заголовком сообщала о масштабности замысла: рассказать, как и чем живут те, на ком Россия держится. Пьеса о перерождении партии и разложении в ее рядах, извращении былых идей и превращении революционных энтузиастов в уставших разуверившихся людей повторила темы «Ржавчины» Киршона и Успенского, «Партбилета» Завалишина. Молодая правдолюбка Нина мучилась главными, больными темами времени, рассуждала о них вслух, становясь опасной. Вопросы, задаваемые ею о том, что есть истина, попытки разобраться в «диалектике» правды, переходящей в «нужную» ложь и наоборот, были ключевыми. И сегодня удивляет не то, что пьеса была отвергнута, а то, что она была написана да еще отослана Сталину.

Нарастающий цинизм и ложь, в которых все больше вязнет страна, связывались автором с отношением власти к народу, стремлением расположившихся «на должностях» героев к комфортному быту, с забвением ими начальных (идеальных) целей — и нежеланием признаться в этом самим себе.

Жизнь страны, уступившей право на смех, становилась беззащитной. Комедиографы серьезнели либо вовсе уходили из профессии, комедии уступали место трагикомедиям. Десятилетие завершили «Самоубийца» Эрдмана, булгаковская «Кабала святош» — о ханжестве убийц и потерянности отдельного человека — и (недооцененная) дилогия Афиногенова: «Страх» и «Ложь».

К концу 1920-х на репертуар профессиональных драматических театров начинает оказывать вполне реальное и существенное воздействие обострение политической борьбы в верхах (выслан из страны недавний покровитель искусств Л. Д. Троцкий, смещены и будут арестованы Г. Е. Зиновьев и Н. И. Бухарин, утратят влияние излишне либеральные А. И. Свидерский и А. Н. Луначарский). Энтузиастическая готовность части драматургов откликаться на все проводимые партией кампании сыграет с ними злую шутку. И чем включеннее тематика пьесы в злобу дня, чем ближе к эпицентру актуальных политических событий, тем выше шанс ее автора исчезнуть не только с театральных афиш, но и из жизни. Наиболее востребованные авторы, такие как Афиногенов, Булгаков, Киршон превращаются в неприемлемых и опальных. Афиногенов подвергнут остракизму, исключен из партийных рядов. Против Булгакова развязана кампания травли, его пьесы сняты с репертуара. Киршон арестован, расстрелян. Завалишин арестован, расстрелян.

Если в книге «Рождение советских сюжетов…» нашей задачей было, прочтя сотни пьес как единый текст, выстроить теоретическую конструкцию организации материала, показав типические особенности драмы нового времени, то цель этого сборника — сменить общий план на крупный.

Помимо представления самого литературного «исторического вещества» — драматических сочинений, насыщенных реалиями, «воздухом времени», хотелось бы рассказать о том, откуда появились новые художественные имена и как их пытались организовать в полезное власти течение (т. е. каким образом шла организация писательства в Советской России как культурного института); показать, как (неизбежно) выламывались индивидуальности из коллективистских устремлений эпохи; и, наконец, увидеть неожиданные параллели и ассоциации сегодняшнего времени с проблематикой 1920-х — начала 1930-х годов, блики исторической памяти. Оттого не менее важны для этой книги комментарии, в которых пусть пунктирно, но все же проступают человеческие судьбы пишущих людей; и культурная история пьес, их рецепция тогдашней официальной (печатной) критикой — и обычным, неангажированным зрителем.