Забытые острова - [18]
Осторожно ступая по вязкому такыру, подбираюсь к жуку, чтобы лучше его разглядеть. А он, заметив опасность, приходит в неожиданное замешательство: подскакивает на длинных ногах, падает на бок, кривляется, бьется будто в судорогах. Среди величайшего множества разнообразных уловок, при помощи которых насекомые спасаются от своих врагов, эта чернотелка избрала очень своеобразный способ ошеломить своих преследователей.
Смотрю на забавное представление, ожидаю, когда оно закончится, и сожалею, что нет со мною киноаппарата, чтобы снять все увиденное. А жук, будто очнувшись, вдруг начинает удирать со всех ног, очевидно решив, что озадачил или напугал меня в достаточной степени.
Жаль маленького артиста, суматошного кривляку. Я готов сохранить ему жизнь, но он мне совершенно незнаком: быть может, новый для науки вид окажется интересным для специалистов по жукам. Догоняю беглеца, еще раз смотрю на искусно разыгранное представление и сажаю в коробочку из-под спичек. Пусть едет с нами!
Бегунки уже покинули старые гнезда, строят на такыре свои излюбленные летние дачи. Скоро эти неугомонные жители пустыни будут носиться на своих быстрых ногах по голой земле, разыскивая добычу. Бегунки обосновались под кустиком солянки, на бугорке из наметенной ветрами почвы. Кроме того, они сами выбросили землю, подобно террикону возле угольных копей. Выброс земли направлен в сторону уклона. Так лучше, надежнее.
Жаль тревожить покой «дачников», но надо выяснить их дела… Группа «дачников» небольшая — около сотни рабочих вместе с десятком крупных куколок — крылатых сестер и братьев. Самки-родительницы здесь нет. Она, наверное, осталась в главном муравейнике на бугре.
Муравейник осмотрен. Пора сгрести обратно землю в ямку. Но в одном месте группа рабочих в страшной спешке оттаскивает челюстями в сторону комочки почвы покрупнее, ногами отбрасывает что помельче, наверное, спасают заваленного землей и подавшего сигнал бедствия товарища. Картина мне знакомая, но неплохо бы посмотреть, что получится на этот раз. Устраиваюсь поудобнее на походном стульчике и вынимаю бинокль.
Спасатели не жалеют сил, торопятся. Вот наконец показывается большое брюшко (неужели самки?), затем и вся самка. Но какая! Голова и грудь ярко-красные, брюшко длинное и узкое. Самка чужая, другого вида, даже другого рода — она из племени саксаульного муравья кампонотус латералис.
Спасатели бережно переносят свою драгоценную ношу к разрушенному жилищу и прячут ее в щелочку под комочком земли.
Самки муравьев, закончив брачный полет и обломав крылья, по-разному устраивают судьбу. Обычно для каждого вида существуют определенные, установленные тысячелетиями обычаи. Некоторые самки сами, без чьей-либо помощи выкармливают своих первых дочерей-помощниц, которые потом уже берут все заботы на себя. Другие забираются в муравейники собственного вида. Есть и такие, что проникают в муравейники других видов, тайком уничтожают законную «королеву» и, обманув истинных хозяев жилища — рабочих, садятся на престол их матери. Потом из яичек новой хозяйки появляются потомки: муравейник сперва становится смешанным, потом старые хозяева постепенно вымирают, а новые налаживают собственную жизнь, избавляясь от чужих.
Значит, наша находка — самка саксаулового кампонотуса — коварная обманщица? И да, и нет. Да — потому что забралась все же на «дачу» к чужим муравьям. Нет — потому что не убивала «королевы», просто умело взяла на себя роль хозяйки. Как бы там ни было, она ловко использовала «дачные» наклонности бегунков и, наверное, сама по себе не проявила в этом сложном деле изобретательности, а просто повторила установившийся опыт своих давних предков.
Потомству самки-обманщицы предстоит в будущем переселиться к саксауловым зарослям. Отсюда до них далеко, около двух километров. Но это уже дело второстепенное. Главное было совершено.
Днем на такыре яркое солнце слепит глаза. Я прищуриваюсь от его белизны и присматриваюсь к безжизненной местности. Всюду равномерно рассеяны маленькие и темные кучки земли. На белом фоне они хорошо видны. Все кучки одинаковы, как будто устроены по стандарту, каждая в диаметре пять-шесть сантиметров, а в высоту — два сантиметра. На поверхности кучек нет никаких следов входа в норку, нет их и под нею, если ее аккуратно сдвинуть в сторону. Судя по всему, хозяин подземного сооружения никуда не отлучался и должен быть дома. Но кому понадобилось селиться в безжизненной почве, да не как попало, а равномерно по всей территории солончака? Придется заняться раскопками.
Почва солончака влажна, она прочно прилипает к лопатке. Чем глубже, тем влажнее земля, на глубине тридцати сантиметров она почти мокрая. Под маленьким холмиком выброса земли, оказывается, есть очень узкий, рыхлый ход, забитый землей. Чтобы его проследить и не потерять, пришлось вскопать десяток подземных жилищ таинственного незнакомца, и попусту: во всех ход потерялся.
Поиски подземного жителя солончаков утомляют своим однообразием и неудачами. Хочется их бросить и пойти к биваку. Но приходится брать себя в руки и трудиться. Одна из едва заметных норок на глубине около сорока сантиметров все же заканчивается каморкой, в которой я вижу крохотную, около сантиметра, жужеличку, светло-желтую, с темными продольными пятнами на крыльях. Она недовольна тем, что ее глубокая, сырая темница вскрыта: энергично работая коротенькими ножками, пытается убежать. Я ловлю ее и с любопытством разглядываю. Меня поражает, как такая крошка, не обладая никакими особенными приспособлениями, смогла выбросить наружу столько земли, вес которой примерно в тысячу раз больше веса усердного землекопа. И для чего понадобилось так глубоко зарываться в эту совершенно бесплодную землю? Чтобы отложить яички? Но тогда чем же будут в этой соленой земле питаться ее личинки? Или, быть может, влажная почва солончака кишит неведомой нам разной живностью, микроскопически маленькими червячками или личинками водных животных, насекомых, которые оживляются только ранней весной, когда солончаковое пятно становится временным озером?
