Забытое убийство - [14]

— А ты думаешь, легко мне было встречать тебя и думать: а вот это мой приятель Весик, с ним она была раньше, до меня! Интересно, а как они целовались? Как у них все происходило в постели? Я уже хотел в МГУ переводиться. На мехмат. И меня, между прочим, брали! Ира наотрез отказалась от Москвы. Не могу сказать, что я тебя постоянно ненавидел, ты знаешь, что это не так. Но были моменты, когда мне казалось, что хорошо бы, чтобы тебя вообще не было на свете. А отсюда, сам понимаешь, не так уж много шагов и до факта... С моим темпераментом.

— Что ж, хорошо, что признался. Правильно сделал! Думаю, что теперь тебе будет легче.

— А вот это вряд ли! — как-то уже совсем диковато усмехнулся Жора. — Мне уже никогда не будет легче. Мне уже не будет так легко, как в студенческие годы.

— И мне тоже! Мне тоже не будет легче, — заторопился Винсент Григорьевич. — Извини, что изматываю вопросами, но ты сейчас все поймешь. Мне трудно говорить, но вот что меня мучит в последнее время... Валера... Не я ли виноват в его смерти? При всей моей симпатии к нему мы были в достаточно трудных отношениях... Валентина Гавриловна уверяет, что я к его смерти руку приложил. Чтобы воспрепятствовать появлению Биби!

— Вот, пожалуйста, — согласился Жора. — Не нужно, конечно, понимать это так прямо, как трактует больная пожилая женщина. Но то, что Валера изнервничался перед смертью, это я подтверждаю. Некоторые топологические задачи, связанные с Биби, не решались. Он меня заставлял ими заниматься, но прекрасно знал, что топология — не моя сфера. Давай еще по глоточку этой отдаленно напоминающей «Мукузани» жидкости...

— Подожди, — заторопился Винсент Григорьевич. — Сейчас я хоть пару шоколадок возьму, чтобы тоже материально поучаствовать в нашем пиршестве.

Он пробрался между тесно поставленными столами к стойке. Продавщица что-то мешкала, и Винсент Григорьевич заскучал и оглянулся. Жора, сидевший к нему спиной, вел себя несколько странно: он плавно склонялся вперед, к столу, едва ли не падая на него. Винсент Григорьевич, выхватив любимые им шоколадные батончики с шоколадной же начинкой из рук продавщицы, ринулся назад.

— Что с тобой?

Жора, однако, уже откинулся обратно и опирался на спинку стула, даже руки откинув назад. Вид у Жоры был чрезмерно утомленный.

— Устал я, Веся! Вестибулярный аппарат никуда! Качает меня порой туда-сюда, с трудом удерживаю равновесие. Что же касается Валеры, то вот тебе еще одно признание. Знаешь, я тоже задавал себе твой вопрос. Имея в виду, конечно, себя, а не тебя... Я тоже считал себя виноватым в его смерти! И Ира меня считала виноватым.

— Ты? Но почему?

— Значит, были основания! А я тебе уже говорил: я загораюсь от ненависти мгновенно. У меня в сознании словно пелена встает и отделяет меня от предыдущей и последующей жизни. Ничего не помню. Может, во время такого приступа я с ним и расправился?

— Да задай себе простой вопрос: как? — вскричал Винсент Григорьевич. — Как ты мог с ним расправиться, если он умер от воспаления легких? Да и зачем тебе это?

На это Жора ничего не ответил. Помолчав, сказал:

— Знаешь, мне теперь уже точно нужно идти. Ты меня разбередил! У тебя и вправду, Весик, похоже, нервная болезнь, и, что странно, она как будто инфекционная! Как бы не заразиться. Давай напоследок выпьем за что-нибудь светлое! За июньских соловьев на Финском заливе, что ли!

Допив свой бокал, Жора поднялся.

— Оставайся, посиди! Здесь неплохо. Я все равно сейчас схвачу такси и помчусь в одну фирму. Впрочем, могу подвезти.

— Нет, мне отсюда на трамвае удобно. Ире привет передавай. Она ведь с тобой приехала?

Жора оборотился к нему, медленный и бледный.

— Ты что — ничего не знаешь? Три года назад она попала под машину.

Он молча вышел, оставив Винсента Григорьевича без слов и надежд.

Тот долго глядел на бокал на тонкой ножке и наконец отпил из него. Вино действительно горчило.

Вдруг стало горячо в сердце, голова закружилась, и он начал падать на стол, как недавно Жора.

Очнулся оттого, что ощутил холодную мокрую тряпку на лбу. В сердце билась боль острым клювиком. Почему-то было невыносимо стыдно.

Винсент Григорьевич неудобно лежал на трех составленных в ряд стульчиках у стены кафе, продавщица поддерживала влажную тряпку, а две подошедшие посетительницы из-за соседнего столика наперебой протягивали валидол и нитроглицерин в полосках из фольги.

— Вы какие таблетки предпочитаете? — спросила продавщица. — А я вас, кстати, помню, в последний раз вы были у нас семь лет назад.

Винсент Григорьевич сел.

— Мне лучше! Простите, опозорился... — Он виновато улыбнулся посетительницам. — Сердечного я ничего еще в жизни не пил... А скажите, «Мукузани» хорошее? Вы пробовали? — обратился он к продавщице.

— Знаете, я красное сухое не пью, только белое. Но никто пока не жаловался! Правда, берут его редко.

— А вам ваш друг в бокал заглядывал! — сказала одна из посетительниц, полная тридцатилетняя особа. — Когда вы к стойке отходили. Там, кажется, что-то плавало, потому что он залезал с ложечкой. Может, вы что-то вредное туда случайно уронили?

Продавщица насторожилась.

— Мне это не нравится. Я вызвала «скорую». Надо отдать на экспертизу этот бокал! А этот человек — вы его хорошо знаете? Это точно был ваш друг?