Забытое убийство - [11]

— Не я ли говорил вам, чтобы вы переключились на поиски какой-нибудь более правдоподобной жертвы, голубчик мой? Господи, а если бы она вас уложила? Оружие-то какое добротное! А мне каково? Полечил больного, называется! Избавил от недуга. Навеки!

Другой раз он просто крикнул:

— Стоп!

И нажал на тормоз. Машина была грубо остановлена и прижата к тротуару. Винсент Григорьевич недоуменно взглянул на него.

— «Стоп» относится к вам, а не ко мне, — пояснил доктор. — Пожалуйста, повторите еще раз: вы давали или не давали согласия на переход в лабораторию?

— Понимаете... — объяснял Винсент Григорьевич, стыдясь. — Я принципиально не могу задумываться над созданием средств уничтожения. То есть меня тошнит...

И так, и эдак выходило плохо. Не давал согласия, потому что принципиален, — выходила похвальба: фу, какие мы пацифисты благородные! Избегал, потому что не переносил физически, — получалось какое-то признание в беспомощности: слабак, слабак! И действительно, что же тут очень уж трудного? Вон господин Калашников автомат изобрел, миллионы людей застреливший, а только родину прославил и себя показал молодцом.

— Винсент, я не спрашиваю: почему? Я уважаю ваше решение не участвовать, как уважал бы и решение противоположное, если бы вы его приняли. Но Валентине Гавриловне ваш друг сказал, что вы согласились?

— Да, и это странно! — воскликнул Винсент Григорьевич. — Потому что Валера никогда не лгал!

— Тут зарыта какая-то неприятная собака, — задумчиво проговорил доктор. — Пожалуй, вернемся к воспоминанию. Итак, вы угрожаете ему убийством, а он?

— Он замолкает, точнее, начинает беззвучно шевелить губами, потом становится эфемерным и слабым, как тряпичный манекен. Наконец тускнеет и исчезает.

— Кажется, уловил, — кивнул сам себе доктор. — Раз Валера не лгал, значит, на самом деле согласие вы ему дали, но потом этот факт от себя успешно скрыли. В процессе воспоминания, заново переживая те неприятные события, вы будто бы смело отказались переходить в лабораторию. Но оказалось, что вы свой отказ выразили уже не Валере, а в пустоту. Отсюда и кинжал картонный! Увы! Прошлого не перепишешь. Но строк печальных не смываю, сказал поэт...

Он включил двигатель, но тут же опять выключил.

— Выглядит все это, между прочим, так, словно вы стали скрытничать именно из-за того, что действительно запланировали наивное убийство с помощью мороженого, как остроумнейше предположила Валентина Гавриловна... И все же говорю вам: нет, нет, нет! Я имею в виду: нет, вы не убивали вашего приятеля. Вы скрыли этот факт от себя просто потому, что он был неприятен для вас.

Он усмехнулся:

— Такое, слава Богу, тоже бывает. Поехали! Вам, кажется, на Васильевский?

Притихший Винсент Григорьевич почувствовал, что взвалил на себя непомерное. Дикая головная боль настигла его, мысли сцеплялись с трудом, а между тем подошло в его жизни время, когда следовало быть особенно ясным и логичным. В последние дни он уже дважды в отчаянии думал: а не лучше ли оставить все как есть? Ну бессонница! Ну деградация! Но зато не убийство.

И потом: быть преступником и сыщиком в одном лице — это пытка.

Он спросил доктора:

— Михаил Валерьянович! Скажите, ведь человек — бездна?

— Несомненно, бездна! Даже две бездны он: материальная и идеальная.

— Значит, я-сыщик могу бесконечно искать себя-преступника в этих безднах?

— Вон вы о чем! Не-ет, голубчик. Успокойтесь: вы не сыщик. Не Шерлок Холмс! Самое большее — доктор Ватсон.

— Почему вы так считаете?

— Потому что Шерлок Холмс — это все-таки я. Но и преступник, голубчик, — это тоже не вы! На кого вы замахивались в вашем прошлом, не знаю, но попали точнехонько в себя. Причем пребольно и для душевного здоровья преопасно.

Остановив на 10-й линии, доктор простился с ним оптимистически:

— Выглядите вы, кстати, неплохо! Так часто бывает: небольшой стресс даже освежает. Вообще денек выдался удачный: чудом избежали смерти! Вас тоже поздравляю, как и Валентину Гавриловну.

Глядя на исчезающие вдали красные огоньки грязно-желтой девятки, Винсент Григорьевич с привычным унынием стал думать о том, что мир ужасен, что в нем преобладают смертельно усталые люди и скучные занятия и что если бы это не считалось плохо, то он бы тихонько ушел странствовать по Сибири с палочкой. Как теперь говорят, бомжевать... Но, к сожалению, он слаб здоровьем, привык хотя бы к минимальному уюту и никогда не сможет уйти из своей крошечной и теплой кухни.

Часть II. ЖЕРТВЫ И ПРЕСТУПНИКИ

6

Винсенту Григорьевичу пришла в голову смутная догадка о том, что ему необходимо посоветоваться со специалистом. Не врач, не психолог имелся в виду — в этих сферах доктор Михаил Валерьянович оставался непререкаемым авторитетом и другом. Специалист требовался особый! Винсент Григорьевич решил, что если бы он знал побольше об этом жутком акте, лишающем человека жизни, представлял бы в деталях, кто таков homo interfectio — «человек убивающий», то четче понимал бы, чего искать в себе, какие слова выкрикивать в туманный колодец, подманивая необходимые воспоминания. А для этого надо побеседовать с человеком, знающим об убийствах не понаслышке.