Забытая слава - [9]

Сумароков слушал, не упуская ни слова. Кое-что из дворцовых историй до него доходило — в Петербурге об этом говорили, — но отец знал гораздо больше и не скупился на подробности.

— Десять лет, — закончил свою речь Петр Панкратьевич, — императрица Анна Ивановна правит Россией. Главную же силу при дворе составляют немцы, и герцог Бирон делает что хочет. Немцы в почете, русскому дворянину никуда нынче нет ходу. Цесаревна. Елизавета в небрежении. Государыня нездорова, все в воле божьей. Кому же престол перейдет? Кто нас от немцев избавит? Вся надежда на цесаревну, и я хочу, Александр, чтобы ты об этом знал и крови Петра Великого верно служил, как дед твой и отец служивали. Ты к Миниху в адъютанты идешь — Миниху не верь, Бирона опасайся, за своими речами следи: мигом донесут о каждом резком слове твоем, и не догадаешься, кто. Больше всего о пользе отечества радей, будь верен и честен. Остальное сам увидишь… Ну вот, заговорил я тебя до смерти… Пойдем теперь обедать, мать заждалась.

Сумароков молча обнял отца.

2

Главный командир Шляхетного корпуса генерал-фельдмаршал Миних был человеком опытным и ловким. Он отказался участвовать в стараниях членов Верховного тайного совета ограничить власть приглашенной на престол новой царицы Анны Ивановны, а потому пользовался ее расположением.

Миних был очень нужен Анне Ивановне и как военачальник и как иностранец. Фаворит ее Бирон не столь давно еще служил конюхом, и герцогский титул не мог закрыть в глазах русских аристократов низкого его происхождения. С ними Бирон не дружил. Он вошел в близость с Остерманом, с Левенвольде — иноземцами, захватившими видные посты в русской администрации: один ведал внешней политикой, другой управлял двором императрицы. Два фельдмаршала, князья Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгорукий, были противниками Бирона, и противопоставить им следовало военного человека, не меньше их знаменитого. Для этой цели и был возвышен Миних.

Как-то вдруг Миних занял все высшие военные должности в России: он командовал армией, был президентом Военной коллегии, Воинской комиссии, генерал-фельдцейхмейстером, Петербургским, Карельским, Ингерманландским, Финляндским генерал-губернатором, начальником над всеми крепостями и укреплениями, директором Ладожского канала и, наконец, главным командиром кадетского корпуса. При таком обилии назначений Миних ничем как следует командовать не успевал, но это и не беспокоило ни Бирона, ни Остермана. Важно было то, что «свой человек» держит в руках все нити военного управления и что он руководит подготовкой молодых офицеров.

На следующее утро после возвращения в родительский дом Сумароков проснулся без четверти пять, как будили в корпусе, и с досадой подумал, что намеревался поспать подольше. Но Петр Панкратьевич встал еще раньше сына.

— Хочу проводить тебя на службу, — сказал он, войдя в комнату Александра. — Насидишься еще дома. Надобно явиться к месту.

Сумароков не рассчитывал на поблажку — он знал твердый отцовский характер — и поспешно оделся. Сегодня или через неделю, к Миниху идти было необходимо. Так лучше сделать это сразу.

Он с удовольствием осмотрел стол, накрытый для завтрака, — в корпусе утром полагалась только пшеничная булка с маслом, — и принялся за мясной пирог.

— Не спеши, Александр, — сказал Петр Панкратьевич, — кадетские привычки надо оставлять. Тут никто твой кусок не отнимет.

Слова отца обидели Сумарокова.

— Я знаю, батюшка, — ответил он, — но разве не вы меня в детстве учили, что тот, кто медленно ест, и работает медленно?

— Торопливость не есть быстрота, — возразил Петр Панкратьевич. — Торопятся нагоняя, быстро движется идущий вперед. А ты, замечаю, любишь спешить. Оттого и ешь неосновательно. Смотри, как накрошил.

Начинка пирога, была рассыпана по кафтану Сумарокова и на скатерти стола. Он весело отряхнулся.

— Есть грех, батюшка, тороплив и небрежен бываю. Теперь, под вашим присмотром, авось к порядку привыкну. Не сердитесь для первого раза!

— Я не сержусь, а тебя жалею, — с неожиданной серьезностью сказал Петр Панкратьевич, внимательно глядя на сына. — С твоим нравом нелегко на свете прожить будет.

— Мой нрав, батюшка, других людей не хуже. Что горяч да вспыльчив — это верно, а иных грехов за собой пока не ведаю.

— Ладно, поживем — увидим, — заключил Петр Панкратьевич, крестясь и вставая. — Я поеду в коллегию, а ты пешком пройдись. Хоть граф и рано встает, а мы нынче его перегнали. Поторопились для начала. Ну, беда небольшая. Счастливый путь!

Вслед за отцом Сумароков вышел на улицу и частым шагом, скользя новыми башмаками на поворотах, устремился к Минихову дому.

Отец оказался прав, в личной канцелярии Миниха, занимавшей половину нижнего жилья, Сумарокову сказали, что граф еще не выходил.

Сумароков прошел в приемную, положил шубу на стул и поправил казенный паричок, — собственным, модным, только предстояло обзавестись.

Из соседней залы доносился сдержанный гул: канцелярия генерал-фельдмаршала была многолюдной, хоть и называлась личной. Во всех учреждениях и комиссиях, где командовал Миних, существовали, разумеется, свои канцелярии, но эта, домашняя, считалась главной: через нее вел к Миниху кратчайший ход.