Забытая слава - [8]
Сумароков слагал песни о любви и разлуке, об изменах и верности:
Ко времени окончания корпуса Сумароков был самым видным кадетским стихотворцем. Песни его переписывались от руки, запоминались с голоса. Это была слава, начинавшая приятно кружить голову.
Он вступал в жизнь, адъютант в ранге поручичьем, не имея о ней ясного представления. Восемь лет в корпусных стенах, среди друзей и преподавателей, с книгами и стихами, без серьезных огорчений и житейских забот, воспитали в нем идеальные помыслы, желание быть полезным сыном отечества, помогать слабым и бороться со злом. Но Сумароков не был закален для борьбы, да и противники ему рисовались неясно.
Очень скоро он понял, что жизнь совсем не так проста, как думалось в корпусе.
Глава II
На службе и дома
Четырехстопный ямб мне надоел!
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора его б оставить.
А. Пушкин
Через несколько дней после окончания корпуса Александр Сумароков явился в родительский дом. Солдат принес за ним узел с вещами.
Семья была в сборе: отец, мать, Прасковья Ивановна, сестры — Прасковья, Александра, Елизавета, Анна, братец — десятилетний Иван. Старший брат Василий, вышедший из корпуса четырьмя годами ранее, служил далеко от Петербурга.
За годы кадетской жизни Сумароков отвык от семьи. В отпуск ходил он не часто, к домашней ласке не был приучен. Петр Панкратьевич отличался суровым характером и нежностей не признавал, мать жалела Александра, жившего в чужих людях, но заботы о муже и дочерях поглощали ее целиком. Человек она была не сильный, легко подчинялась влияниям и жила настроениями и мыслями тех, вокруг кого доводилось ей хлопотать. Душевной близости с сыном не возникало. Сумароков видел это, но не сердился — кадетское товарищество давно заменило ему семью.
— Поспешать не изволил, — сказал Петр Панкратьевич, обнявши сына. — Или так сладко жилось в корпусе, что дорогу домой запамятовал?
— Не сразу, батюшка, удалось рассчитаться, — ответил сын. — На мне записано много вещей казенных, надобно сдать гофмейстеру. Пришлось-таки поискать, где они запропастились, а за недостающие уплатить. Да и то остался за мной том сочинений де Молиера. Брал я его у французского учителя Руина, с собой носил, в свободное время читал, да и забыл где-нибудь. Насилу уговорил аттестат выдать, сказав, что новую книгу доставлю.
— Похвастай, чему выучили, — приказал Петр Панкратьевич.
Сумароков развязал узел, достал толстую тетрадь синей бумаги и вынул аккуратно сложенный документ с большой сургучной печатью.
— Так, так, — бормотал отец, вчитываясь в аттестат. — «Экспликует и переводит с немецкого на французский язык, имеет начало в итальянском языке…» Ишь ты, значит, французского мало?!
— Итальянский язык, батюшка, красивейший и музыкальный, на нем писано множество поэм и театральных опер, и мне, как сочинителю, необходимо нужно по-итальянски разуметь.
Девицы, внимательно следившие за разговором, прыснули при этом объяснении. Отец строго взглянул на них и снова обернулся к сыну:
— Не нравится мне твое сочинительство, Александр. Ты думаешь, я не понимаю, что из-за этой писанины ты не пожелал, как подобает офицеру, быть в строю и вышел к графу Миниху в канцелярию? Бумагу марать — дело подьячего, а не дворянина.
— Я знаю это, батюшка, — с достоинством ответил Сумароков. — И я не писарь, но офицер, армии поручик. За ябедой ходить стыдно, это так, а если стихи сочинять будут подьячие, то просвещению конец и развратным нравам удержу не станет.
— Покойный государь, — продолжал Петр Панкратьевич, не слушая возражений, — крестный отец мой, вечная ему память, в честь коего и я наречен, требовал от дворян службы на благо отечеству. И мы, Сумароковы, о том всегда помнить должны. Твой дед Иван Богданович не сробел перед кровожадными стрельцами, спасая молодого государя, и за то честь ему и слава. О себе что сказать? Люди знают мою службу. А ты, Александр, не так начинаешь, к тому, что полегче, тянешься. Девки, подите прочь, — обратился он к дочерям.
Сестры дружно вышли из комнаты.
— И ты, мать, выйди на час. Не для ваших ушей, что с господином адъютантом говорить буду.
— Помилуй, Петр Панкратьевич, — робко вымолвила Прасковья Ивановна, — покормить бы Сашеньку с дороги…
— Невелик-от путь, до обеда потерпит Александр.
Он закрыл дверь за женой и знаком указал на стул.
— Садись и слушай. В корпусе вам лекционов о том не читали, а знать нужно. Ты вступаешь в свет, так надобно понимать, что в дворце происходит и почему немцы в русском государстве забрали такую власть. Государыня хворает, все в руках божьих. Должность дворянина — оборонить труд Петра Великого и престол сберечь для прямых его наследников, кои теперь не в авантаже обретаются.
Петр Панкратьевич начал издалека и в быстрой речи развернул перед сыном жестокие сцены борьбы за российский трон. Живое воображение Сумарокова рисовало картины придворных интриг, и на этом фоне все ярче выступала фигура цесаревны, дочери Петра Елизаветы, чьи права на отцовский престол были неоспоримы. Так думал Петр Панкратьевич, и убежденность свою он торопился передать Александру.
