Забытая слава - [61]

Все было смутно, шатко, решения дел откладывались на будущее. Близкое ли? Бог весть…

…Во время празднования мира с Пруссией, на торжественном обеде, в присутствии сотен гостей, Петр Федорович прокричал жене через стол: «Дура!» — и в тот же вечер приказал ее арестовать. Правда, его уговорили отменить это приказание, но кто мог поручиться, что завтра оно не будет отдано снова…

Екатерина поняла, что судьба ее висит на волоске, и предпочла сама позаботиться о собственной безопасности.

Путь тут был только один…

4

Ранним июньским утром Иоганна разбудила мужа.

— Довольно спать, отставной бригадир, — сказала она. — Мы едем в Петергоф.

Сумароков сел на постели, пригладил рыжие растрепанные волосы и потянулся за париком. Иоганна, уже причесанная, в пудромантеле, накинутом на парадное платье, взметнув облако пудры, вышла из комнаты.

В раскрытое окно доносился уличный шум. Сквозь молодую зелень кустов сирени Сумароков увидел василеостровских хозяек, идущих на рынок, рыбаков с корзинами их добычи, ремесленников, солдат и матросов — хлопотливую толпу петербургской окраины, занятую своими заботами.

Поездка к императрице в Петергоф, где двор проводил лето, должна была, как предполагал Сумароков, прояснить его положение. О новой службе он уже не думал, но жалованье по указу ему причитается, а где оно?! Своим пером он приносит пользу отечеству и занят настоящим трудом. Так надобно, чтобы о том знали подьячие из Военной коллегии и выписывали бы ему в срок бригадирский оклад.

Иоганна предпочитала бывать во дворце одна и ехала с мужем без особой охоты. Сумароков не умел поддерживав церемонные разговоры, скрывавшие под покровом светских любезностей ядовитые намеки, он повышал голос, начинал заикаться и не замечал, что собеседники просто подсмеиваются над ним.

— Перемените камзол, — приказала по-немецки Иоганна, оглядев мужа, когда он вышел в столовую, — вы запачканы табаком.

Сумароков провел рукой по груди, стряхивая табачную пыль.

— Это самый чистый, — спокойно ответил он. — Вы, как обычно, слишком строги ко мне. Я готов. Едемте.

Карета, запряженная шестеркою лошадей, покатилась по Девятой линии к понтонному мосту через Неву и скоро выехала на Петергофскую дорогу. Супруги сидели молча, поглядывая каждый в свое окошко.

Годы совместной жизни не сблизили Сумароковых. Иоганна считала мужа непрактичным чудаком, потерявшим карьеру из-за глупой страсти к сочинительству. Не добился ничего в то время, как Разумовский был в чести, а теперь и вовсе надеяться не на что. От природы Иоганна не была злым человеком, но годы бедности в Германии, роль горничной девушки при великой княгине, необходимость прислуживать, слушать и запоминать чужие разговоры, сплетничать, стараться изловить жениха придали ее характеру уксусный привкус. Она желала командовать мужем, отчасти вымещая на нем перенесенные ею обиды, и с раздражением видела, что Сумароков просто не замечает ее главенства в семье, занятый своими мыслями и стихами.

Сумароков привычно сносил упреки Иоганны и не искал у нее сочувствия в трудные минуты. Если есть на свете злые жены, значит, нужно, чтобы они кому-нибудь доставались. Он попал в число таких обладателей. Но, кажется, заслужил и лучшую участь. Впрочем, где же бывают счастливые браки?!

Екатерина занимала две смежные комнаты в деревянной пристройке Монплезира, небольшого дворца в Петергофе. В дверях Сумароковы чуть не столкнулись с молодым красивым офицером.

Иоганна дернула за кафтан мужа: «Смотри скорей!»

Сумароков похлопал глазами. Он успел оценить лишь высокий рост царицына гостя и могучий склад его сильной, мужественной фигуры. После он узнал от Иоганны, что это был Григорий Орлов, артиллерийский офицер, новый любовник Екатерины, сменивший Понятовского, которому пришлось расстаться со своей возлюбленной и выехать в Польшу. Орлов — игрок, мот, искатель приключений, был храбрым человеком, и в гвардии его любили.

Екатерина встретила гостей в передней комнате, и Сумароков подивился перемене, произошедшей с ней за те недели, что они не виделись. Императрица была благостно величава. Скорбь и прощение изображались на ее лице, а крупный подбородок, всегда уверенно выдававшийся вперед, как-то подобрался и стал незаметным.

— Здравствуй, Иоганна, — грустно сказала Екатерина, — здравствуйте, Александр Петрович. Стихи ваши читала и чувства, выраженные в них, разделяю.

— Рад, ваше величество, — ответил Сумароков. — Однако ж кроме тех, что напечатаны, имею много других, они ждут еще печатного станка и, чаю, не меньшей похвалы от читателей заслуживают.

Екатерина быстро переглянулась с Иоганной.

— Рада и я, что вы своими стихами довольны. Вы наш первый поэт, я думаю, и создатель театра. Жаль только, что такие заслуги плохо у нас награждаются.

Сумароков оживился и раскрыл табакерку.

— Какие награды! За управление театром придворная контора на меня начет сделала, а жалованья своего который месяц не вижу. Граф Сиверс, злобный мой неприятель, о том постарался, а Ивана Ивановича, который мог бы мне на помощь прийти, над ним уже нет. Зато и я в долгу не остался. Извольте послушать мою притчу «Филин», всего четыре строки, но каких! Из каждой можно узнать чухонскую блоху, сиречь бывшего конюха, ныне генерал-лейтенанта Сиверса.