Забытая слава - [32]

Русский театр еще предстояло создать.

Царь Петр пригласил в Россию немецкую труппу и отдал в актерскую науку два десятка купеческих детей и подьячих. Ему требовались спектакли, прославлявшие государевы труды и победы над шведами, пьесы без любви и без шутовства, полезные для тех, кто их смотрит, пусть таких пока и не много.

Заезжие немцы старались угодить, но ничего прочного и путного подготовить не смогли. Театр не задался, и Петр к нему охладел.

Однако интерес к театральным зрелищам был пробужден. Спектаклями увлеклась сестра царя Наталья Алексеевна, а потом и вдова царского брата Ивана Прасковья Федоровна. Пьесы разыгрывали ученики доктора Бидлоо в московском госпитале. Библейские сюжеты школьных драм чередовались в их репертуаре с интермедиями в духе народной сатиры скоморошеских представлений.

Позднее возникли недолговечные труппы любителей из числа подьячих, придворных служителей, солдат — демократические по составу исполнителей и по характеру зрительской аудитории. Они играли инсценировки популярных рыцарских романов, перемежая действия больших пьес сценками грубоватых и смешных интермедий.

При дворе в царствование Анны Ивановны шли спектакли немецкой труппы Каролины Нейбер и французской — Сериньи, ставились пьесы Корнеля, Вольтера, Мольера. Театр обходился дорого. На содержание актеров отпускались десятки тысяч рублей в год, а видели их игру только те, кто был вхож во дворец.

Где же поставить новые трагедии? Иностранные труппы для того не годились. У них контракт, свой репертуар, и русские стихи учить актеры не станут.

Сумароков вспомнил о корпусе.

В его время кадеты, обучавшиеся у танцмейстера Ланде, иногда приводились во дворец исполнять балетный дивертисмент в итальянских комедиях. Группа кадет, занимавшихся французским языком, разыграла трагедию Вольтера «Заира». Зимой 1748 года ее повторили во дворце.

Сумароков побывал в корпусе. Он встретил старых преподавателей, почтительно его узнававших. О генеральс-адъютантской службе прежнего воспитанника они были наслышаны.

Инспектору фон Зихгейму затея Сумарокова — поставить силами кадет русскую трагедию — пришлась по вкусу. Он знал, что императрица любит театральные представления.

Охотников явилось много. Учить пьесу пожелали Петр Мелиссино, Василий Разумовский, Дидрих Остервальд, Петр Свистунов, Никита Бекетов, Отто Гельмерсен, Александр Бухвостов. На послеобеденное время их освободили от занятий.

Сумароков прочел кадетам трагедию «Хорев» и распределил роли. Женские достались тем, кто покруглее лицом и порумянее.

Кадеты бывали на спектаклях французской труппы и, подражая слышанному, читали стихи нараспев. Они старательно в нос тянули шестистопные ямбы трагедии и норовили играть голосом, от высоких нот переходя к низким.

Сумароков заставил каждого накрепко вытвердить пьесу. Потом приказывал читать поодиночке и внимательно слушал. Терпения у него хватало ненадолго.

— Тише, сударь! — то и дело восклицал он, прерывая кадета. — Зачем натужиться и кричать? Сила не от крика. Произносите спокойно, благородно. В словах все сказано, нужно, чтобы зритель их услышал и понял.

Он поспешно нюхал табак, просыпав ароматичную пыль на камзол, и дирижируя рукой с зажатой в кулак табакеркой, декламировал свои стихи из эпистолы о стихотворстве:

Нет тайны никакой безумственно писать,

Искусство — чтоб свой слог исправно предлагать.

Чтоб мнение творца изображалось ясно

И речи бы текли свободно и согласно.

— Свободно и согласно, слышали? — повторял Сумароков.

Кадеты посмеивались над его пылкостью, но им передавалось неподдельное увлечение сочинителя. Выразительнее становились монологи, живее летали реплики.

Сумароков доложил Разумовскому, что репетирует в корпусе новую трагедию. Он попросил разрешения меньше бывать во дворце, обещая, что в делах перебивки не будет.

— То хорошо, ступай, — меланхолично сказал Разумовский и больше ни о чем не спрашивал.

Спектакль «Хорев» состоялся в корпусе поздней осенью 1749 года. Актеры и зрители остались им очень довольны. Сумарокову предложили показать пьесу во дворце. Вновь пошли репетиции, были сделаны две генеральные пробы, и наконец в феврале 1750 года кадеты пришли во дворец.

Императрица заинтересовалась трагедией, «первой на русском диалекте», как гласила афишка, и заглянула в комнату, где одевались молодые актеры. Она любезно побеседовала с Сумароковым, расспросила его о кадетах и понимающим взглядом осмотрела юношей, исполнявших женские роли.

— Не так, не так! — быстро сказала она Свистунову, налеплявшему на лицо мушку. Он играл героиню трагедии Оснельду. — Ты ставишь мушку на висок, что означает болезнь. А надо среди правой щеки — это будет «дева».

Мушки, маленькие кусочки черной тафты, круглые или фигурные, — будто невзначай появлялись на лицах и руках светских дам и были в моде. Они составляли свой язык, не терпевший ошибок. Науку эту кокетки знали в совершенстве, и кавалеры свободно читали сигналы мушек.

Мушка среди лба говорила «любовь», под правой щекой объявляла о печали, под левой — о соблюдении чести. Кончик носа, украшенный мушкой, означал отказ поклоннику, на подбородке мушка читалась целой фразой: «люблю, да не вижу». Реестр о мушках, который можно было списать и выучить, раскрывал секреты дамской сигнализации и давал возможность на балу вести тайную беседу, содержания незамысловатого, но для корреспондентов восхитительного.