Забытая слава - [27]

— Ты вчера мне о драках говорил.

— Нет, ваше сиятельство, вчера другие гренадеры отличились, а именно…

Разумовский жестом остановил своего генеральс-адъютанта.

— Будет на сегодня. Рапорт государыне изготовь: «Все благополучно». Караулу пароль — «святой Кирилл», лозунг — «Киев». Что надобно? — спросил он, увидев, что Сумароков хочет передать ему сшитую тетрадь.

Сумароков рассказал о споре между поэтами и просил распоряжения напечатать книжку за их собственный кошт.

— Псалмы — то хорошо, — одобрил Разумовский. — Я их много знаю. А ямбы и хореи — не для меня. Смолоду не учен, догонять поздно. Почитай лучше про божественное.

Сумароков прочел свою оду. Граф умиленно улыбался, казалось, пробовал подпевать. Второй шла ода Тредиаковского, написанная хореем. Она была вдвое длиннее оригинала, и стих ее не имел нежности, которой ждал от хорея автор.

Но смотря мою на подлость

И на то, что бедн и мал,

Прочих видя верх и годность,

Что ж их жребий не избрал.

Вышнего судьбе дивлюся

Так глася, в себе стыжуся…

— То нехорошо, — сказал Разумовский. — Не божественно. Читай третью.

Произнося вслух чеканные, лаконичные, мужественные строки переложенного Ломоносовым псалма, Сумароков с завистью почуял их огромную поэтическую силу, но поспешил прогнать свое впечатление:

Меня объял чужой народ,

В пучине я погряз глубокой;

Ты о тверди длань простри высокой,

Спаси меня от многих вод.

Вещает ложь язык врагов,

Десница их сильна враждою,

Уста обильны суетою,

Скрывают в сердце злобный ков…

Он кончил читать. Разумовский сидел, задумавшись.

— То правда, — сказал наконец он. — Скрывают в сердце злобу… Не спрашиваю, кто писал, и гадать не стану. Да и никто не будет. Кому ваши споры нужны? А псалмы важные. Дай сюда.

Медленно, часто макая перо в чернильницу, думая над буквами, он вывел на рукописи: «Печатать. Граф Алексей Разумовский».

3

Книжка со стихами трех поэтов вышла в свет, но внимания к себе не привлекла. Во всяком случае, Сумароков разговоров о ней не слышал. Думать об этом было некогда: императрица и двор готовились летом 1744 года путешествовать на Украину, лейб-компания их сопровождала.

Елизавета Петровна отправилась в Киев, чтобы помолиться печерским угодникам. Это была официальная цель поездки, но истинная причина заключалась в том, что Алексей Разумовский страстно желал побывать на родине. Елизавета приняла и обласкала всю деревенскую родню, и мать Разумовского увидела в государыне покорную невестку.

Сумароков участвовал в этом высочайшем путешествии. Императорский поезд был огромен. Для него собрали двадцать три тысячи лошадей.

С первых же дней пути к Сумарокову начали поступать рапорты о бесчинствах лейб-компанцев. В Орле пьяный гренадер Жуков кричал «слово и дело» на вице-сержанта Гура Куломзина, протрезвившись, отговорился беспамятством и был штрафован палками. — В Дмитровке капрал Волков отнял у мужика лошадь. В Глухове капрал Зотов бил и таскал за волосы начальника гарнизона, а гренадер Бизеев утащил в кабаке казачий жупан и кушак… Из каждого города и местечка, где останавливались гренадеры, текли слезные на них жалобы.

Торжественный въезд императрицы в Киев состоялся 29 августа. Унтер-офицеры с трудом набрали сорок державшихся на ногах гренадер, для того чтобы, обряженные в кавалергардские уборы, они следовали верхом за каретой государыни.

Исполнив эту службу, лейб-компанцы сочли себя свободными и принялись пить, да так, что пришлось их выгнать с частных квартир и запереть в каменной казарме.

На обратном пути в Нежине произошла драка, стоившая прапорщику Гринштейну дальнейшей его карьеры.

Поздним вечером зять Разумовского, бунчуковый товарищ Влас Климович с женой возвращался в коляске от тещи. Навстречу ему ехал Гринштейн. Лошади столкнулись, — адъютант лейб-компании сворачивать не привык, а зять царицына мужа в своем городе также считал себя фигурой не последней.

Гринштейн выпрыгнул на дорогу и закричал:

— Что за канальи ездят, генералитету чести не отдают?

Гренадеры стащили с коня слугу Климовича и бросили к ногам Гринштейна.

— Ты кого везешь?

— Графа Разумовского сестрицу с мужем, — ответил слуга. Он поспешил назвать имя графа, надеясь усмирить ночного буяна.

— А-а, Разумовского?! — закричал в ярости Гринштейн. — Я Алексея Григорьевича услугою лучше, и он через меня имеет счастье, а теперь за ним и нам добра нет! Его государыня жалует, а мы погибаем…

Он перешагнул через слугу, подбежал к коляске Климовича и сильным ударом свалил кучера наземь.

— Бейте их, гренадеры!

Климович понял, что дело завязывается нешуточное, и оставил свой экипаж. Но прежде, чем он успел сказать слово, Гринштейн ударил его раз, другой, схватил палку и принялся обрабатывать свойственника фаворита, отпустив его только по просьбе жены. Однако, едва Климович велел кучеру ехать обратно к Разумихе, как все пошло сначала — лейб-компанцы выволокли зятя из коляски и нещадно избили.

— Ваш бог Разумовский через меня воскрес, а мы теперь страждем! — кричал Гринштейн.

Тем временем дали знать старухе Разумовской, она прибежала на побоище уговаривать драчунов — и едва унесла ноги…

Утром Гринштейн припомнил, что спьяна хватил через край. Он поехал к Разумихе и потребовал от нее письменную справку о том, что Климович его, Гринштейна, бранил и хотел бить тростью.