Забытая погремушка - [22]

Тащусь я за ней в баню и думаю, что даже под конец мне не везет. Дрова им, скотам! Нажраться мало, еще и мыться подавай.

Пришли. Темно и никого. Зашли. Она в раздевалке свет включила. В мыльную заглянула. И дает мне ведро:

– Принеси-ка холодной.

Облил я сандали – дотащил воды, поднял в раздевалку. А дверь в мыльную открыта, и там света нет. И она кричит оттуда:

– Заноси сюда!

Я занес, поскользнулся в темноте, упал, ведро покатилось, звон, плеск, из глаз искры! А она меня поднимает подмышки:

– Не ушибся? Неловкий какой… Привыкли глаза к темноте, там окошки наверху маленькие – а она голая…

И стоит она, голая, между мной и дверью, и подмышки меня поддерживает – ну вплотную передо мной…

А я «Темные аллеи» уже читал, и «Яму» читал. Но тут такие аллеи, тут такая яма! Весь живот голый, и все бедра голые, и тот самый волосатый куст треугольный весь виден, темнеет, а кажется – светло, так хорошо все видно. И груди… но про них я уже писал.

А она говорит, спокойно так, прямо как будто невзаправду все это происходит:

– Давай, помоешься на дорожку, раздевайся. А я примерно в обмороке.

Раздела она меня мгновенно, кинула одежду на лавку, потащила к баку и облила теплой водой из ковшика. И сама облилась. И стала меня намыливать. И прикасается. И грудями прикасается, и бедрами, и животом. И треугольником своим прикасается. И хоть темно в бане, а совсем светло.

Стоит мой маленький часовой, а она опускает туда намыленную руку и начинает его поглаживать и подкачивать. А я дышу, как смертельно раненный, и мысль только одна: «Неужели?!…»

А она сжимает ласково так свой кулак и говорит:

– Ты смотри, какой уже хороший. Зачем же ему даром пропадать, да?

– Да, – идиотски говорю я.

Хватает она меня за руки, и начинает моими руками подбрасывать свои груди. И спрашивает:

– Правда хорошие?

А что может ребенок в такой ситуации ответить? Ребенок может только согласиться.

Педофилия – это особенный порок. Его коварство в том, что он может быть необыкновенно приятен. Я бы сказал, может довести до экстаза и даже до оргазма.

Одиннадцатилетний пионер был лишен возможности испытать оргазм. Чего нельзя сказать о пионервожатой.

Она положила мои руки себе на попу, и я поразился ее обширности. А она воркует откуда-то сверху, с придыханием, как помесь голубя с органом:

– Пощупай, мой мальчик, пощупай покрепче. Я говорю:

– Вам же больно! А она стонет:

– Нет, мне хорошо… жми сильнее…

А сама захватывает между бедер моего часового и елозит бедрами, они гладкие, обширные, плотные, теплые, с уме сойти.

И кладет мою руку себе прямо между ног!… И моей рукой там водит! А там, оказывается, вместо щелки с дыркой столько всего наворочено, кто бы мог подумать! Какие-то складки, валики, холмики, впадинки, пупырышки: пейзаж перед битвой. Она моим пальцем водит по такому, вроде кончика высунутого языка, клитор называется, мы в учебнике гинекологии читали. А я дышу: ах-ах, ах-ах, как будто пять кругов на стадионе на время пробежал.

И так ловко, прижав меня к себе, ложится она на лавку, что я сам не заметил, как уже лежу на ней, и между ног, а она меня своими бедрами обнимает и направляет его туда.

Тут я на миг, наверно, отключился.

Я не хочу обидеть женщин-редакторов, но одиннадцатилетние мальчики полагают что влагалище все же гораздо уже. Что это такая ощутимая дырка вроде свернутой в трубочку ладони. Поэтому в первые секунды я даже не понял, что уже все. Что великое таинство любви уже свершилось. Какая трубочка. Маракотова бездна!

Бывал я в своей жизни в страшных ситуациях. Но справедливость требует признать, что лишение девственности совсем не страшно. Возможно, дети просто не понимают ужаса ситуации?

А вожатая наигрывает пальчиками на моих шариках, и так ловко трется и поддает своей здоровой попкой вверх мне навстречу, что мне даже делать ничего не надо. Лежи себе и дери отрядную пионервожатую. Можешь думать о вступлении в комсомол.

Тут она как вскрикнет, как изогнется, как меня за яйца схватит! Я тоже завопил.

…Из всех музыкальный пыточных инструментов больше всего я ненавижу баян. Баянистов я бы просто кастрировал.

Потому что поганый растлитель совсем другой вожатой, наш лагерный баянист, поганая тварь, неизвестно как оказавшаяся в бане, куда его никто не звал, содрал тут меня с моей любимой растлительницы. И швырнул так, что я перелетел до лавки у входа, прямо на свою одежду

А он спустил штаны и молча влез на мое место, да быстро так! Я ожидал, что она даст ему пощечину и вскочит со стыдливым криком! А она вместо этого вдруг зарычала:

– О… о!… глубже!… ооооо!!!

Плюнул я в их сторону, оделся в предбаннике, повязал свой алый пионерский галстук и пошел в свой корпус. По дороге я думал, что если мой чемоданчик сперли, то дома меня убьют.

Чемодан был на месте. И поднял в темноте правую руку над головой и дал клятву под салютом всех вождей: больше никогда я не вступлю в половую связь ни с одной пионервожатой. Не знаю, о чем именно клялись Герцен с Огаревым, я же свою клятву сдержал нерушимо.

Но потом меня, еще час назад невинного члена пионерской организации, пронзила страшная мысль. Ведь «Пионер – всем ребятам пример»! А если все пионеры засадят своим пионервожатым?! Что за гигантские похороны пройдут по городам и весям! Что за траурную музыку грянут пионерские оркестры!